Тропами Яношика

Возле железной дороги появился путевой обходчик, остановился на насыпи и поднял флажок: путь свободен. Промчавшись мимо него, паровоз победно свистнул.

— Душителей повез… Эсэсовцев! — гневно прошептал Петраш.

— С востока-то пускай везет! — отмахнулся Богуш. — С фронта их пассажирские поезда возят чаще всего покалеченных. Им уже не воевать.

— Ты возвращайся к Божке, а я поговорю с железнодорожником, — предложил Петраш. — Это последняя станция перед Братиславой. Надо узнать, как там в городе.

Он хоть и считался за старшего в группе, но никогда не приказывал, скорее просил. И один не решал, предварительно советовался с товарищами.

Путевой обходчик оказался очень общительным человеком. Был он уже в возрасте, с усами серовато-черными, словно дым паровоза.

— Как тебе это нравится? — спросил он Петраша, указывая на вагоны, которых было здесь очень много.

Они стояли не на рельсах и не один за другим, а как попало, в беспорядке, прямо на земле. Паровоз, скатившись с насыпи, зарылся в землю по самые колеса. А вагоны сгрудились вокруг него. Один даже перевернулся через крышу и оказался впереди локомотива.

— Хорошо, не я дежурил, а то бы висеть мне на березе, — тяжело вздохнул обходчик, так и не дождавшись ответа Петраша.

Возиться с покореженными вагонами и вздыбившимися рельсами было, видимо, слишком трудно, поэтому фашисты построили обводной путь, по которому и прошел сейчас поезд.

Петраш сразу понял, чьих это рук дело. Однако, недоуменно глядя на место крушения, попросил обходчика объяснить, что тут произошло.

— Горные хлопцы сработали! — усмехнулся тот и лукаво прищурил хитрые глаза. — Даже само начальство называет это место «партизанской станцией».

Он сел на шпалах так, что весь путь в обе стороны просматривался до самого горизонта, закурил какую-то замысловатую загогулину, сделанную из черного корешка, и спросил:

— В Братиславу? Сейчас тут много идет молодежи! На учебу. И все лесом пробираются. Чудные…

— Как же иначе! — присаживаясь рядом, сказал Петраш. — Попадешься по дороге, заберут и — на работу.

— А, думаешь, будешь учиться, так не заберут?

— Как можно! — пожал плечами Петраш.

— Э-эх! — Железнодорожник покачал головой. — Тисовцы не останавливаются ни перед чем. Тут запропастился куда-то один немец. Тисовцы шасть по кинотеатрам Братиславы. Наловили молодых и за колючую проволоку. Теперь, говорят, столица Словакии чиста от коммунистов. Эх, дурачье. Даже если бы там были коммунисты, всех-то не пересажаешь! — О подошву старого, порыжелого сапога обходчик выбил пепел из своей загогулины. — Я, знаешь ли, еще молодым, вот в твоих годах, работал у «Бати». И довелось мне побывать возле моря, в Италии. Уж забыл, как тот город называется. Только помню, сразу за ним начиналось море. А дело у меня было проще простого. Ждать парохода для погрузки обуви. Каждое утро выходил я к морю и сидел на скале под старым, дряхлым деревом. С виду-то дерево огромное, даже тенистое. А в середине пустое. Но стоит, держится. Вот сижу, бывало, смотрю, как волны хлещут под самый что ни на есть фундамент скалы. Одна за другой разбиваются волны. Потом набегают новые, еще злее бьют в цель. И что ты думаешь? Прихожу как-то утром — вижу, отвалилась глыбина с дом величиной! Затонула в море…

— Волны добились своего! — сжал кулак Петраш.

— Добились. И не только этого. Перед самым отъездом пошел я туда, а уж вся скала и с ней чахлое дерево — все рухнуло в море. Следов не осталось! Так вот и с гардистами… Тисо думает, что сидит на неприступной скале. А сам того не понимает, что народ сильнее моря… — Обходчик вдруг вскочил. — Скорее в лес, дрезина идет!

Через час Петраш, Божена и Богуш закопали в лесу под дубом рюкзаки с листовками и оружием и направились в Братиславу, После разговора с железнодорожником они еще яснее поняли, насколько опасно то, что им предстоит. Однако от этого партизанское задание казалось еще более значительным, а их место в борьбе народа почетным…

Майор Сикурис, командир полка, стоявшего близ города Брезно, был потомственным военным. От отца, даже еще от деда он унаследовал четкость, пунктуальность во всем. Он никогда не опаздывал. Минута для него была отрезком времени, за который можно многое сделать.

Люди, которыми он командовал, знали когда с каким делом можно обращаться к майору Сикурису, а когда нельзя. Еще не была случая, чтобы кто-то из офицеров части заявился к нему даже по самым важным делам в «святое время» — с девяти до десяти утра. Для Сикуриса это был торжественный час подписания документов, в полку же его втихомолку называли попросту бумажным часом. Майор в этот час подписывал накопившиеся за прошлый день бумаги, и боже избавь, чтобы посмели достучаться к нему или позвонить по телефону. Разве что кто-то из начальства.

Адъютант с девяти до десяти стоял за дверью. Неприступный вид его охлаждал всякого, кто пытался нарушить запрет. Приходившие по каким-нибудь неотложным делам офицеры сидели в приемной, не смея даже словом обменяться, будто за массивной дверью, наглухо обитой черной кожей, майор мог их услышать.