Троцкий, Сталин, коммунизм

Эта непоследовательность сочеталась у вождей КПГ с догматизмом – соглашение СДПГ отвергалось на основании политики социал-демократии, направленной против коммунизма. Троцкий правильно указывал, что это совершенно небольшевистский подход – отвергать тактические союзы на основании враждебности социал-демократии коренным интересам рабочего класса в стратегическом плане:

«Если б мы не дали в августе отпора Корнилову и тем облегчили бы ему победу, то он первым делом истребил бы цвет рабочего класса и, следовательно, помешал бы нам одержать через два месяца победу над соглашателями и покарать их – не на словах, а на деле – за их исторические преступления.

Именно “мещанским морализированьем” занимаются Тельман и K°, когда в обоснование своего собственного поворота начинают перечислять бесчисленные гнусности, совершенные вождями социал-демократии!»^[327].

И одновременно КПГ начала заимствовать риторику националистов по ряду вопросов, тщетно стремясь оторвать от гитлеровцев часть их националистически настроенного, как бы сейчас мы сказали, электората:

«Из этой низкопробной конкуренции с фашизмом и выросло внезапное, на первый взгляд, решение 21 июля: у вас народная революция, и у нас народная революция; у вас национальное освобождение, как высший критерий, и у нас то же самое; у вас война западному капитализму, и мы обещаем то же самое; у вас плебисцит, и у нас плебисцит, еще лучший, насквозь “красный”.

Факт таков, что бывший революционный рабочий Тельман сегодня изо всех сил стремится не ударить лицом в грязь перед графом Стенбок-Фермор. Отчет о собрании партийных работников, на котором Тельман провозгласил поворот в сторону плебисцита, напечатан в “Роте Фане” под претенциозным заглавием “Под знаменем марксизма”. Между тем во главу угла своих выводов Тельман поставил ту мысль, что “Германия является сегодня мячом в руках Антанты”. Дело идет, следовательно, прежде всего о “национальном освобождении”. Но ведь в известном смысле и Франция, и Италия, и даже Англия являются “мячами” в руках Соединенных Штатов. Зависимость Европы от Америки, снова столь ярко обнаружившаяся в связи с предложением Хувера (завтра эта зависимость обнаружится еще резче и грубее), имеет гораздо более глубокое значение для развития европейской революции, чем зависимость Германии от Антанты. Вот почему – между прочим – лозунг Советских Соединенных Штатов Европы, а вовсе не один лишь голый лозунг “долой версальский мир”, является пролетарским ответом на конвульсии европейского континента.

Но эти вопросы стоят, все же, во второй линии. Политика наша определяется не тем, что Германия является “мячом” в руках Антанты, а прежде всего тем, что расколотый, обессиленный и униженный германский пролетариат является “мячом” в руках германской буржуазии. “Главный враг – в собственной стране!” – учил некогда Карл Либкнехт. Иль вы это забыли, друзья? Иль, может быть, это учение больше не годится? Для Тельмана оно явно устарело»^[328].

Попытка обогнать гитлеровцев на ниве буржуазного патриотизма также, как известно, не принесла КПГ и рабочему классу Германии никакой пользы. Однако это был один из первых опытов использования коммунистическим движением патриотической идеологии в своей пропаганде, что несколько позднее станет частью генеральной линии Интернационала и ВКП(б), в том числе применительно к пропаганде внутри СССР.

Значительно более слабыми в плане соответствия ситуации, нежели критика курса Коминтерна, являлись выступления высланного из СССР Троцкого против политики форсированной индустриализации и коллективизации в той форме, в какой она проводилась сталинской командой. Троцкий здесь обвинял сталинцев в ультралевом авантюризме, не учитывая вынужденный характер «Великого перелома» при всех его издержках. В частности, в начале 1930 года в статье «Экономический авантюризм и его опасности» Троцкий писал:

«В течение последних месяцев окончательно определилось, что сталинская фракция и во внутренних хозяйственных вопросах СССР, как и в политике Коминтерна, превратила свой левый зигзаг в ультралевый курс. Последний является и отрицанием, и авантюристским дополнением того оппортунистического курса, который господствовал в 1923, особенно же ярко с 1926 до 1928 г., причем сегодняшний курс представляет отнюдь не меньшую, в некоторых отношениях более острую опасность, чем вчерашний»^[329].