Троцкий, Сталин, коммунизм

Когда требовались некие «вещественные доказательства» (без которых, впрочем, обошлись Московские процессы), они грубо фабриковались. Из документов «Большого террора» на территории Пермского края можно почерпнуть такие факты: «В Кудымкаре в кабинете арестованного секретаря райкома ВКП(б) Я.А. Ветошева «…нашли список стахановцев, принудили этого секретаря дать показания, что это список участников организации, потом всех этих стахановцев посадили, а затем, как повстанцев, расстреляли. С оружием поступали проще. Шашки и винтовки изымали со складов Осавиахима, грузили в автомобили и отправляли в Свердловск, в хозяйственный отдел УНКВД. Из того же Кудымкара так было переправлено 3 тонны оружия. “Фактор обнаружения и изъятия оружия в складах-тайниках я не помню”, – рассказывал спустя 18 лет Г.Ф. Коньшин, перевозивший со склада на склад казенные ружья»^[402].

Исполнителями массовых репрессий были сотрудники НКВД, мотивированные карьерой, премиями и окладами за активное искоренение «врагов народа», иногда и искренне фанатично верившие в засилье «врагов народа», угрожающих Советской власти. «Большой террор» действительно был грандиозной, как выражался Троцкий, «амальгамой», соединившей в общую массу «врагов народа» реальных противников коммунизма из числа представителей духовенства, бывших кулаков и белогвардейцев с теми, кто боролся за торжество мировой революции всю свою сознательную жизнь.

Дополнительную сложность вопросу о «Большом терроре» придает как раз то, что зачастую репрессируемые были реальными преступниками, которым в ходе следствия дополнительно навешивали выдуманные обвинения в «терроризме» и «работе на буржуазные разведки». Обычные уголовники выдавались за идейных борцов против советской власти – таково было следствие установки сталинского руководства на поиск «диверсий» там, где речь шла об обыкновенном криминале. Один из многих примеров подобного произошел в 1935 году в Омске: «…в ноябре 1935 года в УНКВД по Омской области шло следствие по группе расхитителей лекарств в областном аптекоуправлении. Начальник УНКВД в записке, направленной в Секретно-политический отдел Главного управления госбезопасности, сообщал о фактах продажи спекулянтам больших партий лекарств, которые отсутствовали в аптеках города, о хищениях. Из двенадцати человек, уличенных в воровстве, девять являлись бывшими торговцами, офицерами царской армии. Секретарь заместителя наркома НКВД, прочитав в записке, что расхищались яды и наркотические вещества, инструктировал замнаркома следующим образом: “Я. С.! (Яков Саулович Агранов. – Авт.) Разработка интересная, но мне кажется, что разрабатывать дело нужно не столько под углом зрения хищений и продажи на частный рынок, сколько по линии возможной бактериологической диверсии, особенно учитывая довольно яркий контрреволюционный состав участников группы…”»^[403].

Многие из подобных преступников, обвиненных еще и в вымышленных деяниях, впоследствии, в годы Оттепели и Перестройки, могли реабилитироваться и теперь фигурируют в списках «жертв репрессий». Однако это вина не только «огульной реабилитации», но и политики партии 1930-х гг., которой следовали сотрудники НКВД, выдававшие уголовников за «антисоветских террористов».