Троцкий, Сталин, коммунизм

В то же время во второй половине 1930-х годов, когда оснований у троцкистов для ожидания возникновения массовой поддержки их Интернационала, прежде всего в СССР, становилось все меньше (отсутствие выступлений советских рабочих в ответ на «Большой террор» говорило о многом), проявились и основные слабости Троцкого как марксиста.

Прежде всего, во многих его трудах имелись противоречия. Отстаивая убеждение, что СССР остается рабочим государством, в то же время яростно ненавидя руководство страны, он допускал многочисленные перехлесты в выступлениях против Сталина, невольно способствуя тем же самым ультралевым. Яркий пример – написанная в 1935 году Львом Седовым (который был абсолютным единомышленником своего отца) работа «Стахановское движение»^[449]. В ней Седов (выступающий под псевдонимом «Н. Маркин»), с одной стороны, правильно указывает на то, что стахановское движение является частью «отката назад», совершенного сталинским руководством от завышенных представлений об устранении пережитков капитализма в СССР в ближайшие годы:

«Если мы указали на слабый охват новой часто могучей техники как на основную причину самой возможности значительного подъема производительности труда, если мы указали, с другой стороны, на необходимость сугубо-критического подхода к рекордным результатам, то остается еще важнейший вопрос: почему в конце 1935 года “вдруг” возникло стахановское движение? Что послужило ему толчком? Почему оно не возникло, скажем, год или два тому назад, когда передовая техника была уже налицо? В своей исключительно плоской речи к стахановцам, Сталин дал этому явлению следующее объяснение. “Жить стало лучше, жить стало веселей. А когда весело живется, работа спорится” (“Правда”, 22 ноября 1935 г.). Дело оказывается очень просто: советский рабочий подымает производительность труда от “веселости”, которой осчастливил его, конечно, тот же Сталин. Молотов, который почти каждого оратора допытывал о том, почему он работает стахановскими методами, почему именно теперь, а не раньше, – дал более реалистическую оценку: “Во многих местах непосредственным толчком к высокой производительности труда стахановцев является простой интерес к увеличению своего заработка” (“Правда”, 19 ноября 1935 г.). Америку, которую не суждено было открыть Сталину, стыдливо открыл Молотов.

По всем газетным сообщениям, во всех речах стахановцев красной нитью проходит: личная материальная заинтересованность. Это есть основной стимул стахановского движения, и именно это, и только это обеспечивает ему несомненный рост в ближайшем будущем. Эти условия личной заинтересованности были созданы лишь в самое последнее время, в связи с курсом на стабилизацию рубля, ликвидацией карточной системы и вообще нормировочного снабжения. Еще несколько месяцев тому назад денежный заработок не играл сравнительно большой роли в бюджете рабочего, который в значительной степени был построен на закрытых распределителях, на заводской столовой и пр. Больший или меньший заработок в рублях не имел большого значения в этих условиях. В новых же условиях, когда рубль становится снова “всеобщим эквивалентом” товаров, конечно, крайне несовершенным и еще непрочным, но все же “эквивалентом”, у советских рабочих в борьбе за высшую зарплату создался стимул к поднятию производительности труда, ибо сдельная, поштучная плата, повсеместно введенная в СССР, автоматически выражает в рублях рост производительности труда каждого отдельного рабочего».

В то же время Седов видит в стахановском движении лишь создание бюрократией лояльной ей рабочей аристократии, исходя из неадекватного представления о массовой ненависти рабочего класса к партийной верхушке. Фактически игнорируется задача подъема производительности труда, которую прежде всего преследовало советское руководство, организовывая и поощряя стахановское движение, стремясь заложить мощный фундамент под рабочее государство в целом, а не только свое личное положение. Более того, многие выводы Седова прямо смыкаются с ультралевой пропагандой:

«Рабочий класс в Советском Союзе не имеет своих профессиональных союзов, не имеет партии. Та совершенно выродившаяся бюрократическая организация, которая именуется профсоюзами, самими бюрократами (из других ведомств) признается совершенно обанкротившимся привеском к хозяйственным организациям. Это признание теперь делается открыто в советской печати.

Вопросы защиты профессиональных интересов рабочего класса приобретают в СССР в самом близком будущем огромное значение».