Троцкий, Сталин, коммунизм

В перспективе это вело к возможности разочарования широкого круга трудящихся в существующей системе, актам социального протеста. Тем не менее в описываемый период сколько-нибудь массовыми оппозиционные настроения (как антикоммунистического, так и «левоантисталинского» толка) не стали и стать не могли. Это, на наш взгляд, объясняется двумя главными причинами:

Во-первых, их сдерживала сама экстремальная ситуация – стране было важно выжить и восстановиться после разрушительной войны. Сам факт одержанной победы значительно повышал авторитет социалистического общественного строя вообще и руководства государства и партии в частности. Как правило, советские граждане связывали дефекты и уродства системы с отдельными местными руководителями, а не с верхушкой.

Во-вторых, плановая экономика продолжала демонстрировать значительные успехи, обеспечив относительно быстрое восстановление страны после окончания военных действий. Знаковым событием конца 1940-х – начала 1950-х годов стали ежегодные снижения цен на товары первой необходимости. Это беспрецедентное в тогдашнем мире мероприятие значительно повышало поддержку политики правительства в широких массах и действительно являлось достижением советской экономики. Хотя стоит помнить, что снижения 1948–1953 годов происходили после резкого повышения цен, связанного с реформой 1947 года. В целом изменение цен в государственной торговле СССР за период 1937–1953 годов выглядело следующим образом^[500].

При этом рост денежных доходов населения за тот же период был следующим.

Послевоенные репрессии

Послевоенный период – это годы периодически происходивших столкновений в высшем руководстве ВКП(б). Относительная монолитность, характерная для Политбюро ЦК партии в первые годы после «Большого террора» и в период войны, постепенно уходила в прошлое. Борьба между соратниками Сталина за влияние, а также за наследство стареющего вождя периодически выливалась в перестановки внутри верхушки, опалу или возвышение тех или иных лиц в ее составе. Это противоборство не было чисто беспринципной борьбой за посты – так или иначе, каждый высший руководитель субъективно был привержен коммунистическим идеям и имел свои взгляды на дальнейшее развитие СССР, что и выразилось в открытой борьбе разных руководящих групп после смерти Сталина.

Помимо борьбы внутри Политбюро, любой член высшего руководства рисковал всем, если какие-то его действия сталкивались с отрицательной оценкой лично Сталина. Например, в конце 1945 года недовольство Сталина вызвала публикация в западных газетах информации, резко противоречившей советскому официозу. Она касалась раскладов в высшем руководстве СССР, разногласий в его рядах, а также возможности перехода реальной власти от Сталина к другим лицам:

«На сегодняшний день политическое руководство Советским Союзом находится в руках Молотова, при наличии, конечно, общих директив со стороны Политбюро», – говорилось в сообщении московского корреспондента газеты «Дейли геральд» от 1 декабря 1945 года. В тот же день московский корреспондент «Нью-Йорк Таймс» писал о разногласиях в Политбюро по поводу итогов работы Лондонского совещания министров иностранных дел^[501].

Виновником публикаций стал «недоглядевший» нарком иностранных дел В.М. Молотов. После резких нападок Сталина Молотов вынужден был униженно извиняться:

«Сознаю, что мною допущены серьезные политические ошибки в работе. К числу таких ошибок относится проявление в последнее время фальшивого либеральничанья в отношении московских инкоров. Сводки телеграмм инкоров, а также ТАСС, я читаю и, конечно, обязан был понять недопустимость телеграмм, вроде телеграммы корреспондента “Дейли геральд” и др., но до твоего звонка об этом не принял мер, так как поддался настроению, что это не опасно для государства. Вижу, что это моя грубая, оппортунистическая ошибка, нанесшая вред государству. Признаю также недопустимость того, что я смазал свою вину за пропуск враждебных инкоровских телеграмм, переложив эту вину на второстепенных работников.

Твоя шифровка проникнута глубоким недоверием ко мне, как большевику и человеку, что принимаю как самое серьезное партийное предостережение для всей моей дальнейшей работы, где бы я ни работал. Постараюсь делом заслужить твое доверие, в котором каждый честный большевик видит не просто личное доверие, а доверие партии, которое дороже моей жизни»^[502].