Троцкий, Сталин, коммунизм

«Не нужно ни на минуту забывать, что подавляющее большинство нынешней миллионной партии имеет смутное понятие о том, чем была партия в первый период революции, не говоря уже о дореволюционном подполье. Достаточно сказать, что 75–80 проц. членов партии вступили в нее лишь после 1923 г. Число членов партии с дореволюционным стажем ниже 1 проц. Начиная с 1923 г. партия искусственно растворялась в полусырой массе, призванной играть роль послушного материала в руках профессионалов аппарата. Это разводнение революционного ядра партии явилось необходимой предпосылкой аппаратных побед над “троцкизмом”»^[116].

Именно массовый слой новых партийцев, в силу низкого образования и молодого возраста имевших весьма смутное представление о внутренних делах дореволюционной РСДРП, а часто и о РКП(б) периода Гражданской войны, был восприимчив, в частности, к «упрощению» истории партии, появлению новых ее интерпретаций, обличению любого оппозиционного выступления как нарушения единства партии.

Первая дискуссия завершилась неоднозначно: и партийная конференция в январе 1924 года, и XIII съезд партии в мае провозгласили курс на развитие внутрипартийной демократии, одновременно заклеймив оппозицию за фракционность, «попытки противопоставить молодежь ленинскому партийному ядру» (здесь была вырвана из контекста известная фраза Троцкого из «Нового курса» про молодежь как барометр партии), недооценку крестьянства (в связи с идеями Преображенского и политическим прошлым Троцкого). Фракционность оппозиции дала основание обвинять ее в мелкобуржуазном уклоне, хотя на самом деле левая оппозиция критиковала большинство за излишние уступки мелкой буржуазии.

А что касается фракционности, то в августе 1924 года в ходе пленума ЦК правящее большинство само создало свой фракционный центр, так называемую семерку, решавшую все основные вопросы кулуарно, лишь формально затем вынося их на официальные заседания Политбюро с участием Троцкого. Сомнения в правомерности такого шага были и у некоторых членов «семерки», например, Калинин писал Сталину: «Мне могут возразить, что напрасно бью тревогу, что ни о каком создании фракции речь нейдет, а просто избрана семерка для согласования по наиболее одиозным вопросам… Но насколько у меня создалось впечатление, тенденция совещания, в особенности она проявилась у т. Сталина, именно упереться в дальнейшей работе на согласованной фракционной линии»^[117].

Источником фракционной деятельности были, таким образом, обе стороны конфликта, ведь в его основе лежали разногласия по фундаментальным вопросам жизни партии и страны, пусть официально эти разногласия и скрывались под пропагандистской маской «ленинского единства». И как обычно и бывает в таких случаях, с уставом партии никто не считался.

То же самое происходило и в низах. Так, когда в январе 1924 года хамовническую районную партийную организацию в Москве ненадолго возглавили представители оппозиции, сторонники большинства ЦК в районе, по выражению А. Резника, «превратились в своеобразную антиоппозиционную оппозицию», не останавливаясь и перед нарушением партийной дисциплины. Один из сторонников ЦК заявил, «что если Бюро будет продолжать такую же [фракционную] работу, то ячейка Электро-механического завода не будет подчиняться райкому», причем «часть аудитории ответила аплодисментами»^[118].

Таким образом, пресловутая «беспринципность» Троцкого, о которой распространяется каждый уважающий себя сталинистский публицист, в ходе борьбы внутри партии была не большей, чем «беспринципность» Сталина. Оба они заключали союзы со своими прошлыми или будущими оппонентами, по-разному характеризуя их в разных ситуациях. Троцкий вступил в блок с децистами, а позже – с Зиновьевым и Каменевым, в то время как Сталин точно так же поддерживал последних двух в период «триумвирата» и «семерки», а затем вступил в союз с бухаринцами.

«Литературная дискуссия» – начало пересмотра истории

Отдельного разбора заслуживает борьба вокруг вопросов истории партии и роли в этой истории ее руководителей, противостоявших друг другу в 1920-е годы. Здесь Троцкий сполна испил чашу поражения, и необъективная, основанная на передергиваниях, а то и прямых вымыслах картина революционного пути Троцкого сохраняется в «сталинистской» литературе до сих пор.