Трубадура

– Ту, я болею, – сказал он, еле ворочая языком. – У меня грипп. Я заразный.

Она ничего не сказала. Вместо ответа стащила с него толстовку и футболку. Потом кроссовки.

– У тебя жар.

– Угу, – говорил кто-то другой. Сам Стёпка уже давно вырубился. – Я же говорю: грипп. Иди к себе. Заразишься.

– Нет.

Нежные ладошки прижались к его груди. Удовольствие от этого было почти животным, на уровне инстинкта.

Прохладные руки в области сердца, ноги холодные к его ногам – кайф. Ее спина – восхитительно прохладная. Душная пелена высокой температуры потихоньку сползает с сознания, и даже вот-вот родится какая-то умная мысль, но – фиг вам. Стёпка отрубается. Летит в объятия глубокого целебного сна.

Он такой горячий, что плавится всё. А внутри обжигающий холод. Земля поворачивается и уходит из-под ног, крутится вокруг своей оси, и Степан вместе с ней. Всё сильнее и сильнее….

Тура обнимает его, прижимается к нему. Он такой горячий, что выжигает всё плохое. И остаётся только тепло мужского тела рядом, мерное дыхание и ощущение покоя.

Тура засыпает, крепко обнимая своего спасителя, квартиранта и просто обалденного парня Стёпку Кузьменко.

Утро случилось трудным и отчасти беспамятным. Потом память стала возвращаться – неохотно и будто делая одолжение. Стёпа не торопился открывать глаза и лежал тихо, сверяя показания памяти с ощущениями собственного тела.

Дорога, аэропорт, вердикт Кароля – это более-менее чётко. Потом провал. Потом… потом самое интересное. Член Леонтьевич в роли насильника. Стёпка его бил? Сильно бил, вроде. Пошевелил пальцами на ногах и руках. И то и другое подтвердили, что были используемы накануне именно по этому назначению.

Мать моя в ботах… Не глюк значит. Не бред температурный.

Он рискнул открыть глаза. В постели он один. А засыпал вчера вроде с Турой. По крайней мере, последнее, что помнилось – ее холодные пальчики на его груди. А теперь ее нет. Да тут и не уместиться вдвоём – на койке этой. Стёпка сдался и сел – может, в вертикальном положении будет лучше думаться? Тело отозвалось ломотой, а он ему в ответ – стоном. И словно звуки эти ждали – открылась дверь. В комнату вошла Тура. В руках поднос. На подносе чашка и еще какие-то предметы.

– Привет.

– Привет… – Он закашлялся, подышал хрипло, снова закашлялся.

– Я принесла тебе лекарство.

Всё, тут мозг категорически заявил, что без порции калорий соображать отказывается. Стёпка протянул руку и сцапал чашку. От нее шёл горячий пар и пахло горьковатым лекарством.

Стёпка выхлебал больше половины, когда Тура тихо сказала:

– У тебя из куртки выпал пакетик. И бумажка с назначением врача.

– М-м-м? – Ничего умнее сказать он пока не мог.

– Я порошок развела, и в аптеку сходила. – Тура кивнула на упаковки с лекарствами на подносе.

– Спасибо. – Тупить получалось качественно. Думать – вообще никак.

– Как ты себя чувствуешь, Стёпа?

Офигеть у них светская беседа. Особенно в свете вчерашних событий.

– Нормально. – Он допил в один глоток лекарство. И понял, что в общем-то жить можно. И даже нужно. – А ты… как?

– Нормально.

«Повторюша – тётя-хрюша», – так говорили в его детстве. Стёпка наконец-то повернул голову и посмотрел ей в глаза. Оказывается, она уже сидела рядом. Как в тот раз, когда целовались. Так, нет, не то воспоминание.

– Слушай… – Он потёр тупо ноющий висок. – А с фига ли ты его вчера впустила? То есть нет, не то хотел сказать. Как оно вчера всё… Нет, ты не отвечай, если не…

Башка не соображала совсем. И подал голос мочевой пузырь. И в душ бы надо. И вообще – жрать чего-то хочется. А он сидит тут и разговоры разговаривает. Но надо, наверное, спросить. Не, точно надо.

– Стёп… – Тура аккуратно поставила поднос на пол. – Стёпка…

А потом положила голову ему на плечо и притихла. Ему даже в туалет расхотелось.

– Ту, я так не понимаю. – Рука сама собой легла на ее худенькие плечи. – Словами скажи.

– Это вот ты мне скажи, – она вздохнула, и стало щекотно в шее. – Скажи мне, как так может быть, что мать дочь свою ненавидела? Может, я ей не родная? Как думаешь?

Стёпка смог издать только нечленораздельное мычание. Логику он пока не улавливал – если она в словах Туры была, конечно.

– Смотри. – На ее раскрытой ладони лежал ключ. – В коридоре нашла. Это ключ бабушки. У нас два ключа запасных было – бабушкин и Клары Корнеевны. Один я тебе отдала, а бабушкин лежал в комоде. Недавно куда-то свой ключ засунула, торопилась, хотела запасной взять – а ключа нет. На том месте нет, где всегда лежал. Пришлось все-таки свой искать, на работу чуть не опоздала. А оказалось… понимаешь… – Она подкинула ключ на ладони, а потом уткнулась ему в плечо. – Она этому уроду ключ сама дала.

Внутри стало так горячо, что желудочный сок вскипел, наверное. И подкатило к горлу, и пришлось дышать носом часто. Продышался.

– Слушай… – Пальцы сами собой сжались на тонком плече в чёрной футболке. – А он что-то успел… ну… он тебе сделал что-то?

Вопрос был на грани приличий, а может, и за ней, но ответ был Стёпке нужен. Очень нужен. Чтобы понять для себя – он совсем дурака свалял, не добив скотину, или с этим дальше можно жить.