Трубадура

– Что, бросил тебя любовничек?

Тура медленно обернулась от плиты, где тушились тефтели. Елена Павловна прислонилась к дверному косяку и выглядела невероятно довольной. Вся сияла улыбкой, перламутром помады и люрексом кофточки.

– Ты не хочешь внести свою долю за квартплату? – Тура кивнула на соседний стол. – Квитанцию принесли для оплаты.

– За меня папа платит, – отрезала мать. Прошла на кухню и отщипнула листик петрушки, которая стояла на подоконнике в банке с водой. – Мы с ним договаривались.

О чем мамаша с дедом договаривалась, Тура не знала. И спрашивать об этом не было никакой возможности. За квартиру платила она одна. Пока у них жил Степан, нести это бремя было гораздо проще. Да, лучше о деньгах. О чем угодно.

– Я не удивлена, собственно. – Довольство Елены наполняло кухню чем-то удушливым. Как и ее духи. – Эффект новизны прошел, мальчик поумнел. В тебе же нет ничего, что в состоянии удержать мужчину.

Разговора не избежать.

– Откуда ты знаешь?

– Встретила его сегодня, когда он покидал наш тихий уголок, – рассмеялась мать. А потом свела накрашенные бровки. – Нахамил мне. Неотесанный тип, хорошо, что съехал. Кто же тебя теперь трахать будет, девочка моя?

Осознанно или нет, но мамаша била сегодня прицельно. Или это Тура сегодня совсем не держит удар?

– Сдам комнату пятнадцати таджикам, будет из кого выбирать.

На это Елена не нашла что ответить и торжественно выплыла с кухни, оставив после себя удушливый тяжелый аромат.

– Дед, я хочу с тобой поговорить.

– Слушаю тебя, Турочка. – Павел Корнеевич снял очки и сложил их на столе так, чтобы дужки смыкались.

Тура какое-то время смотрела на этот треугольник. Нельзя откладывать больше. Надо сказать и про то, что Степан съехал, и про госпитализацию напомнить. С чего начать? Наверное, лучше с госпитализации – так логичнее. Но Тура решила начать с самого для себя трудного.

– Я про Степана Аркадьевича хотела сказать…

– Всё знаю, детка! – Дед порывисто схватил ее за руку, сжал. Пожатие у него до сих пор сильное. – Очень рад, очень!

– Рад… чему?

– А ты еще не говорила со Стёпой?

Стёпа… Не Степан Аркадьевич. Так, что это значит? Тура медленно покачала головой. А дед так же медленно встал, поправил галстук, застегнул пуговицы на пиджаке. И с невероятной торжественностью произнес:

– Вчера Степан Аркадьевич просил у меня твоей руки.

Она сначала не поверила. Я тебя просила об этом, ты отказал. Ты сказал «нет». А потом Тура посмотрела в сияющие неприкрытой радостью глаза деда – и поверила. И вспомнила утро. Разговор. Открытая салатовая коробка.

Комната стала медленно вращаться вокруг нее. И она медленно опустилась на стул.

– Тура, детка, что случилось? – Профессор Дуров принялся бестолково хлопотать вокруг внучки. – Разволновалась? Понимаю, это такое событие важное для девушки! Сейчас, я тебе водички принесу.

– Дед, сядь, прошу, – едва смогла выговорить она.

Комната по-прежнему вращалась. Даже две комнаты. Вокруг нее, накладываясь одна на другую, смешиваясь и просвечивая, кружились две комнаты – кабинет деда и комната Степана. И поверх всего летала салатовая коробка. Размер сорок пятый…

– Тура… – Павел Корнеевич сел напротив. И теперь смотрел встревоженно. – Давай все-таки водички принесу. Может, чайник поставить? Или давай вот что! Мне Стёпа на Новый год коньяк подарил. Давай-ка выпьем по пятьдесят граммов, девочка моя. Есть же что отметить! Стёпа на тренировке, наверное, да?

Она начала раскачиваться взад-вперёд. Вращение вокруг никак не прекращалась. Есть что отметить, да.

Поминки.

Из глубин памяти стало подниматься что-то совсем холодное и страшное. Пьяные окрики отца и молчаливые тётки, холод, казённые улыбки людей в приюте. Тура замотала головой, но муть всё прибывала, как вода на полную луну. Травля в школе – пинки сзади, обидные прозвища, спрятанные вещи. Звяк-звяк, сахарница на самом краю стола. И стол за пять тысяч евро, боль в стянутых руках, сухость от кляпа и вязкая густая паника. А потом пришел он и спас. А она что? А она вон что…

Захотелось завыть – не закричать, именно завыть – страшно, громко, на пределе голосовых связок. И только совершенно ошалевшие глаза деда остановили. Как-то отрезвили.

– Извини, дед, не сегодня, – сказала она чужим голосом. – Кажется, я подцепила вирус в поездке. Заболеваю.

– Конечно-конечно! – облегченно выдохнул Павел Корнеевич.

Тура отметила, что дед тоже бледный. Так, ей надо его беречь. Ей надо с ним про госпитализацию поговорить.

Нет, не сегодня.

– Ты в кровать ложись, а я тебе чаю с вареньем сделаю, – предложил Дуров.

Как в детстве. Совсем как в детстве. Только сейчас всё не так. Чай он ей сделает, ага. С его-то тремором.

– Не надо. – Словно полупарализованным лицом Туре даже удалось улыбнуться. – Ты не переживай. Стёпа скоро придет, он мне чай сделает.

На правах жениха, ага.

Она легла на пол. Или, точнее упала. Сначала скрючилась, потом, наоборот, раскинулась на спине. На том же месте и так же, как тогда. Когда он любил ее в этой комнате.

Люби-и-ил.

Иначе не было бы этого разговора между дедом и Стёпой.