Трудная книга

В моих размышлениях очень часто повторяются слова — Родина, народ. У легкомысленных людей это может вызвать ироническую усмешку: «Девять лет дала Родина, а он еще произносит это слово». Да, я произношу и никогда больше не опозорю Родину, где я родился и жил, где жили Ленин и Дзержинский, Есенин и Маяковский, Пушкин и Лермонтов, Куприн и Толстой. Ее нельзя не любить. Это поняли Куприн, Бунин, теперь это понял я. (Притом наш девятнадцатилетний возраст дал нам право в свое время ошибиться.) И недаром на первой странице моего дневника вклеен портрет Ленина, недаром я заполняю вырезками и фотографиями тетрадь, которую озаглавил: «Жизнь моей Родины». Снимки и статьи в ней помогают следить за жизнью Родины, помогают быть в мечтах рядом с ней. Я вижу себя то на трассе Абакан — Тайшет, то на поднимающейся Енисейской дамбе, то возводящим дома на одной из комсомольских строек.

Конечно, снимки усиливают мою боль и тоску, но я твердо знаю, что, если мне будет дано право показать себя настоящим человеком, я это сделаю в любой момент. И я никогда не опозорю высокого звания — советский человек, я буду идти по жизни прямой, светлой дорогой. И мы не виноваты, что человек сознает свою ошибку после того, как ему крепкой увесистой дубиной дают знать, что так делать нельзя, что он будет жестоко каяться. Ведь люди учатся на ошибках, познают в беде себя и других, а наши ошибки заставляют познать очень много!»

Все это: и боль, и тоска, и искренние попытки разобраться в своей жизни — расположили меня к Юрию, и я заинтересовался им.

«Здравствуй, Юрий. Получил твое письмо. Письмо искреннее и несомненно интересное, затрагивающее ряд больших вопросов. Над этими вопросами, судя по письмам, думают и другие, как ты выражаешься, «сознательные преступники», тоже размышляющие над своей и над общей жизнью. Думаем об этом и мы, все, кому дорог и человек, и дорог народ, дорого наше будущее и чистота нашей жизни. А такие, думающие и хорошие, заботливые люди, смею уверить, есть и среди тех, кого в вашей среде считают притеснителями.

Вопросы-то очень сложные, и сразу их, может быть, и трудно решить. Вот ты ставишь вопрос: «Помогают ли наши колонии стать на правильный путь?» — и отвечаешь: «Это очаги произвола, рождения ненависти и пессимизма, изуродованных жизней».

И в то же время сам же пишешь: «Жизнь здесь тяжела, намного тяжелей, чем люди могут представить. Но вот этой-то тяжести, этим далеко не гуманным действиям и явлениям, возникающим в нашей жизни, я и благодарен. Это заставляет задуматься, понять, увидеть то, чего без подобных явлений я бы и не увидел». И дальше: «Этот срок встряхнул меня, заставил думать, понимать». Теперь, как ты пишешь дальше, ты понял и наши лозунги, которые раньше казались высокопарными, которым раньше ты, видимо, не очень верил и даже, может быть, посмеивался над ними. Теперь ты очень искренне и взволнованно пишешь о народе, о Родине, о коммунизме. Ты прозрел.

«Я много вынес. Понял тоже много», — пишешь ты в своем стихотворении. Значит, что же? Значит, на пользу?

И это я слышу не только от тебя. Очень многие пишут то же самое: «Раньше говорили, и наставляли, и учили, а как-то не доходило. А теперь вот все понял и прозрел». Да ты и сам пишешь: «Моя вина в том, что я, как и многие другие, начал понимать слишком поздно».

А иные — да, иные впадают в пессимизм и безнадежность, опускают руки, опускаются сами и идут вниз.

В чем же дело? Значит, дело-то в человеке? Кто ты? Что ты сто́ишь в жизни?

Ты же сам, анализируя причины преступлений, сводишь их в конце концов к одной, обобщающей: «И все это обязательно происходит из-за собственной неуравновешенности, из-за неумения смотреть на жизнь и понимать ее так, как надо». Так не продолжает ли эта неуравновешенность действовать и дальше: кто и как переносит случившуюся с ним беду и какие из этого делает выводы? Одних потрясает то, что они совершили, они понимают нравственную сторону своего проступка, свою вину и вообще свои ошибки в жизни и в заключении. Такой человек находит себя как личность и начинает бороться за себя как за личность и этим самым за свое будущее. Другие (и таких, к сожалению, большинство), забыв о своей собственной вине, начинают винить всех на свете: и папу, и маму, и школу, и все общество — все виноваты, а он, видите ли, страдает. И такие обычно идут не вверх, а вниз.

Ты, видимо, принадлежишь к первой категории и все-таки тоже взываешь и к «народному разуму», и к «мудрой, человеколюбящей партии» с претензией: «Неужели нельзя придумать иной способ сокращения преступности?!»

Какой? Ну, давай искать вместе. Разнуздавшийся, распоясавшийся парняга в свои 18—19 лет решил, что он может жить, как его левая нога захочет. Захотелось выпить — обобрали, в лучшем случае напугали, а то и поранили, а то и убили ни в чем не повинного человека, сняли, отняли и за один час все пропили потом в ресторане.

Скажи, что делать с ними?

Приглянулась девушка, а то и не приглянулась, а просто увидели юбку — и чего с ней считаться? Тащи!