Трудная книга

Что делать с такими? Ну что можно придумать? А ведь если оставить все это без последствий — как же жить людям? Как же может общество терпеть это?

Ну вот ответь мне на все эти вопросы и обязательно напиши о том, что стряслось с тобой.

А мысли насчет более трудной, но более счастливой дороги — правильные мысли».

В ответ я получил от Юрия очень пространные два письма с подробнейшим, шаг за шагом, описанием его жизни. Приводить их нет смысла даже в выдержках, так как, затронутый поднятыми там вопросами, я в своих ответных письмах разобрал их, как говорится, по косточкам и так же шаг за шагом, идя за самим Юрием Спицыным, проследил всю его жизнь.

«Здравствуй, Юрий! Получил твои письма. Они откровенные, искренние и во многом правильные. И именно поэтому в разговоре с тобой я хочу сосредоточить внимание на одном вопросе: сознании виновности и неизбежности, необходимости наказания.

Вот ты в первом своем письме сказал, что, несмотря на тяготы жизни в колонии и длительный срок, наказание встряхнуло тебя, заставило думать, понимать. Ты много вынес. Понял тоже много. «Значит, что же? Значит, на пользу?» — спросил я тебя. «Да, на пользу, — ответил ты мне сейчас. — Здесь, среди массы хорошего и массы плохого, я научился отличать и запоминать хорошее, научился ценить хороших людей. Понял, что надо делать и говорить людям только хорошее, чтобы люди верили в себя, в тебя, в других хороших и искренних людей».

Великолепные выводы! Мудрые и честные. Но почему же ты все-таки не до конца честен перед собой?

«Мне не могли вовремя указать правильную дорогу. В 18 лет я не видел ни одной дружеской руки. Я пошел на мерзкое дело».

Это, кстати, точь-в-точь как пишут другие: «Не остановили, не одернули, не укоротили вовремя руки, дали возможность принести зло обществу». Общество, видите ли, виновато. Не тот виноват, кто принес зло, а общество, что оно не одернуло его.

Вот один из них пишет: «Я прожигал свою жизнь в увеселительных оргиях с пьянством и женщинами, больше меня ничего не интересовало, не интересовалось мною и общество. Пьянка, пьянка и пьянка». А теперь заявляет: «Я глубоко обижен на людей». Все виноваты, а он — жертва!

Или разгневанная мамаша одного паренька, отданного под суд за грабеж, прислала мне злое письмо: общество, мол, виновато, а невинный мальчик «не вытерпел своей бедности», «в нем зародилось нехорошее чувство» и т. д. И в заключение — «я пишу вам сущую правду». Пошел я к ним на квартиру, увидел ее и ее мужа, познакомился — оба пропившиеся, опустившиеся люди, в доме у них вечные пьянки, драки, пахнет какой-то гнилью, сын был в полном загоне, его подкармливали соседи, а она говорит — общество виновато. Вот оно как поворачивается дело!

Нет, я не хочу отрицать, что случается, когда условия, обстоятельства жизни действительно толкают человека на нехорошие дела. Но ведь все валить на общество и винить все общество — просто не честно. Возьми себя: я уже не говорю о семье твоей, о школе, которые, конечно, учили тебя совсем другому, — но ведь это тоже общество! А Вера, твоя подруга, которая тебя любила?

Ты сам пишешь: «Она взяла меня за руки и сказала: «Ты никуда не пойдешь, ты пойдешь со мной». Я ответил: «Нет!»»

И ты пошел на преступление. Ты и никто другой, вопреки всем сдерживающим влияниям, и пошел не на первое, которое можно было бы посчитать ошибкой, а уже на третье или четвертое преступление. Больше того, из ложного понятия чести ты все взял на себя, скрыл своего соучастника и этим дал ему возможность продолжать свою деятельность. Это тоже преступление. Так как же ты можешь обижаться на следователя, приписывая ему стремление «написать побольше, полживее». Ты обижаешься на людей, которые якобы швырнули тебя в колонию: «Сиди, мучайся!»

Почему же должны мучиться от ваших «художеств» ни в чем не повинные люди, которых вы будете и сознательно и по ошибке («Я увидел, что ошибся», — пишешь ты) бить и резать? Да, в этом и заключается сущность наказания, кары: помучайся. А как же? Ты только скажи честно: за дело или не за дело?

«Почему не думают о нас? — спрашиваешь ты. — Почему не видно действий, к которым призывают в собственных лозунгах? Почему заставляют переживать невыразимо тяжкое?»

И опять ты смотришь только со своей колокольни: «Переживаю невыразимо тяжкое». А то, что вы ограбили подвыпившего человека, а то, что избили и ограбили советского офицера, потом избили третьего, порезали четвертого — это что? Почему вы по своему капризу и своеволию, по дикости, разнузданности своей могли заставлять людей переживать это «невыносимо тяжкое» ощущение своего бессилия перед какими-то распоясавшимися мальчишками, и теперь ты, забыв об этом, оплакиваешь опять только себя да еще и покушаешься на наши лозунги?

Наши лозунги чистые, они говорят: человек человеку — друг, товарищ и брат. А ты? Ты как себя вел? Как враг людей и враг этих лозунгов.

Почему же ты не хочешь всего до конца продумать и честно признать?

Как же ты смеешь говорить: «Не думают о нас»?