Трудная книга

Вот я еще раз проштудировал все пятьдесят страниц твоих писем очень убористого, надо сказать, текста — скажи: в чем виновата перед тобой Родина? Только положи руку на сердце и скажи это честно, с глазу на глаз со своей совестью. Разберись сам с собой: что же является причиной твоих преступлений? Какие условия и обстоятельства твоей жизни? И какие черты твоей собственной личности? Только искренне и до конца! Ладно? Буду ждать ответа».

«Здравствуйте, Григорий Александрович! Прежде всего о вашем письме. Справедливое, волнующее письмо. Читал, испытывая какое-то сильное чувство. Меня немного задела ваша фраза: «И после этого ты позволяешь себе перейти на «высокий штиль» и воспевать свои достоинства». Нет, говоря о мужской дружбе, я не перехожу на «высокий штиль». Однако твердо скажу: что бы ни случилось, в какие бы обстоятельства ни попал мой друг, я любой ценой, в любую минуту пойду ему на помощь. Если я буду иметь возможность ценой своей жизни спасти его жизнь, я сделаю это, не задумываясь. И пусть это не кажется вам «высоким штилем», пусть не кажется, что я восхваляю свои достоинства. Так должен сделать любой друг. Верная, искренняя дружба тем и отличается от легких, некрепких отношений. А вы где-то увидели фальшь. Как вы ни сомневаетесь, я все же умею ценить дружбу и буду ценить только одну — искреннюю, большую.

Теперь хочу сказать о моем «дружке» Сашке. Он был таким же, как я, заблудившимся парнем. Он, как и я, не понимал, что творит, не понимал всей тяжести и гнусности совершаемого. Вот так мы, два молодых парня, сели на скамью подсудимых.

Перехожу к самому главному вопросу. Вы пишете: «Скажи, в чем виновато перед тобой общество?» Те строки, в которых я винил Родину, писались в тяжелом, упадническом настроении. После долгих раздумий я понял, что Родину в этом винить нельзя, я был глубоко неправ в своих обвинениях. Родину винить нельзя!

Теперь, вспоминая свои преступления, я сам содрогаюсь от них. При каждом свидании я вижу постаревшее, залитое слезами лицо матери. В редком письме, полученном от нее, слова не расплываются от упавших на него материнских слез. Сейчас это самые тяжелые минуты, которые приходится переживать. Хочется успокоить этого единственного человека, когда я вижу, как она убивается из-за сотворенного мной. Хочется кричать, когда получишь это письмо с расплывающимися буквами; хочется кричать, когда отец напишет, что мать заболела или за последнее время стала чаще плакать. Вот эти обстоятельства и делают меня и других уже неспособными на преступления. И я, совершивший когда-то это мерзкое дело, горячо проклинаю себя. Много прошло свиданий, много таких писем я получил от матери, но каждое из них все сильнее заставляет болеть сердце, потому что я — живой человек, способный понимать муки других. И не уходит из сознания, что еще семь лет ей мучиться, и встает иной раз страшная мысль, которую тотчас же гонишь: «А доживет ли этот самый ценный и нужный в мире человек до моего возвращения? Смогу ли, успею ли я вознаградить ее за все эти мучения своей заботой и лаской?!»

У большинства из нас такие же муки и заботы. Но тяжелые, утомляющие годы тянутся медленно. И вот человек, проклиная себя, с ужасом вспоминая о своем преступлении, изболевшись сердцем за страдания матери, истосковавшись по родным и друзьям, по вольной счастливой жизни, становится уже неспособным на преступление. Он понимает не только тяжесть переносимого, но и тяжесть совершенного преступления. Все это и поднимает его из преступности, влечет к счастливой трудовой жизни. Но впереди еще немалый срок, и вот он, вдоволь намучившись, думает: «Почему же никто не хочет видеть, что я осознал, вырос, что я никогда не совершу преступления, так как понял, что это подло и гнусно».

Вот в такой момент и начинает зарождаться недоверие, неприязнь к нашему правосудию. Я знаю, вы сейчас опять думаете: «А кто в этом виноват?» Конечно, мы сами! Но ведь надо же понимать, что человек формируется в процессе жизни, с годами у него повышается моральный уровень, растет чувство ответственности перед самим собой и обществом. Но, Григорий Александрович, повторяю: это приходит с годами. По-моему, вот эту грань я сейчас и переживаю. И если в 18 лет я смог совершить преступление, то сейчас я на это не способен, так как повзрослел и поумнел.

Отвечаю на ваш следующий вопрос: «Как оградить народ, не трогая вашего брата?» По-моему, оградить народ, не трогая нас, невозможно. Человек, совершивший преступление, должен обязательно понести наказание. Об этом знает любой преступник. Существенное значение имеет лишь одно: какое именно это будет наказание (по количеству лет). Нужно судить так, чтобы осужденный, выходя из зала суда, сознавал, что суд подошел к нему справедливо и вынес именно то наказание, которое он заслужил.

Надо только верить в человека и в его исправимость, надо давать человеку показать самого себя.