Трудная книга

И вот первая трудность: не хватило «баллов». Оказывается, не всякая манна сама падает в открытый рот. Что же делать? Может быть, отступить на время, вернуться домой, поработать на фабрике, а потом снова штурмовать крепость науки? Нет, она даже не из-за страха, а из себялюбивой гордости решает: пойду в любой институт (лишь бы не возвращаться), пусть даже примут без общежития и стипендии — как-нибудь проживу. (Ведь до сих пор ей никогда не приходилось рассчитывать свой бюджет.)

Первую трудность кое-как одолела, одолела трусливо, изменив своему стремлению, но одолела, впрочем, главным образом, потому, что крыло матери (деньги, которые труженица-мать посылала) все еще охраняло от бед.

Но вот новое испытание — чувство к мужчине. Тут уж нет защиты — надо решать самой, а опыта опять-таки никакого. (Дома и в школе воспитывали на голом «табу» в отношении общения с лицами иного пола.) Чувство это захватило, подчинило, смяло Махову до того, что она забросила учебу. И опять на первом месте — «я». Я влюбилась!.. Я ревновала… Я не могла!.. И вместо учения, до которого ей, по существу, не было никакого дела, которое для нее было только формой существования того же самого необыкновенного «я», — рассеянность, охи-вздохи и телефонные разговоры «с ним».

Мать, видимо, впервые решила ее проучить: лишила денежной помощи. Кажется, теперь уже нельзя было не понять истины: «кто не работает, тот не ест», надо что-то давать людям, чтобы иметь право существовать. Но опять «не дошло», даже мысли не появилось о том, чтобы пойти работать.

Кто-то сообщил домой слух, недалекий от истины: бездельничает, связалась неведомо с кем (бандитами?). Дома спохватились, ужаснулись и… перегнули палку со страха. Она же заслуженное недоверие восприняла как оскорбление ее персоны и, хлопнув дверью, покинула семью, чтобы продолжать жизнь паразита. «От матери, от тех, кто обязан (?) был если не верить мне, то делать вид, что верит, я ничего не видела, кроме зла». Обязаны были, по ее мнению, почему-то прибежать прежние учителя по случаю ее приезда — тоже не прибежали, и на этом кончилось, видите ли, ее детство.

И снова в огромном рабочем городе, где на каждом шагу объявления о найме, где трудятся миллионы, ей, Маховой, и не подумалось о том, чтобы поискать работу, устроиться в рабочее общежитие. Она, правда, попыталась стать домработницей, но и на этот несложный труд у нее не хватило духу: «кто станет держать прислугу, которая привыкла, чтобы за ней самой убирали всю жизнь?»

Потом — глупое стечение обстоятельств (и опять-таки из-за сумасбродства зарвавшегося «я» — войти в чужой дом, в чужую комнату и лечь в чужую постель) — вполне естественный привод в милицию, совпадение со случившимся воровством, допрос и опять обида самовлюбленного «я» — «Ах мне не верят!» «Не верят ни в семье, ни в милиции, я им покажу! Считают вором — ну что ж, буду красть!» — оправдание того, к чему неумолимо влекло все ее поведение: кто не работает, тот должен красть, хотя маскируется это все знакомой уже нам формулой «разочарования»: «мир плох, ну, значит, и я буду плох».

Нет, это все далеко не так нелогично, как кажется на первый взгляд. Оказывается, паразит может вырасти и в трудовой и самоотверженной семье, а вором можно стать не только по нужде, но и по воспитанию. Это, конечно, не сознательное выращивание и формирование преступника, — конечно, нет! — но это логика вещей — и тоже железная логика! — когда неправильное воспитание помимо воли и намерений неразумного, педагогически-неграмотного воспитателя может привести его воспитанника к преступлению.

Ну, а затем, естественно: «мировая скорбь», неверие всем и вся, ненависть к людям, обвинение их в равнодушии и несправедливости и прочие обычные для взбунтовавшегося эгоиста вещи: виноват мир, виновато общество, виноваты все, кроме меня, а я — жертва.

Жертва — чего?.. Чем «раздавлена» была эта «личность», не сумевшая стать личностью? Знакомый вопрос: в чем виновато общество?

А в чем-то оно, видимо, виновато. «Виновато» в том, что неграмотная женщина, ткачиха, лишившись мужа, могла не только вырастить и дать образование четырем детям, но и избаловать их. Виновато в том, что школа — орудие, инструмент общества по воспитанию детей, видимо, не ставила своей целью подлинное, глубокое воспитание их и не только не предотвратила ошибок матери, но и сама, очевидно, наделала массу этих ошибок, выдав аттестат зрелости совершенно не созревшему для жизни человеку. Виновато оно, видимо, и в том, что просмотрело начало падения человека и не остановило его вовремя. Ведь сама же Махова с редкостной до цинизма откровенностью признает: «Я не имею права сказать, что ко мне подходили неправильно или несправедливо. Наоборот, я видела, что меня слишком уж жалели и слишком сочувствовали мне».