Трудная книга

Да, во всем этом общество несомненно виновато. Но это не та вина, это совсем не то, что прежде: «голод, холод, жрать нечего». Здесь сказались не строй, не основные принципы и закономерности нашей жизни, а опять-таки нарушение этих принципов и закономерностей. Это — недоделки общества и «недодумки», это — то, что нужно и должно нам обязательно додумать и доделать. Это несомненно.

А личность? — еще раз поставим мы тот же вопрос. Личность — часть общества и ее жизнь, ее устремления и поведение, в какой-то маленькой, бесконечно малой, может быть, но несомненно реальной доле тоже определяет и жизнь, и лицо общества.

Значит, надо не подчиняться слепому течению жизни, а быть выше его, не болтаться, как утлый челн, по волнам житейского моря, а направлять ход своего челна по тем звездам, которые видны в небе. А вот если нет для тебя этих звезд, если не видишь их, если затмило их для тебя собственное непомерное «эго» и «плохое» и «хорошее» по сравнению с ним потеряло для тебя свой нравственный смысл («лучше быть первой среди плохих, чем последней среди хороших» — подумать только!), значит, ты играешь роль не творящего и созидающего, а разрушительного начала в обществе.

Вот так и Махова. В ее возрасте, и даже моложе, Зоя Космодемьянская пошла на виселицу с именем Родины на устах. В ее возрасте, и даже моложе, герои «Молодой гвардии» стояли насмерть. В ее возрасте Александр Матросов, пришедший в армию из колонии, поднялся до героических вершин самопожертвования.

А мало ли других, самых будничных, но не менее ярких примеров из мирной жизни?

Для всего этого нужны усилия, работа, борьба. А разве способен на нее иждивенец, по самой своей психологии иждивенец общества, которому ни до чего, кроме себя, нет дела? Не удалось задуманное, не получилось?.. Обидели? Оскорбили? Ну и пошли вы все в тартарары! «Ненавижу!» — вот она та самая себялюбивая надменность, о которой говорил Герцен.

«Я уже слишком презирала все живое, я слишком много пережила от людей и не могла простить им… Внутренний мир свой я закрыла от всех и никому не давала заглянуть в него глубже… Я слишком ненавижу все… Я никому и ничему не верю… В этом была сила моей ненависти к людям». И дальше все я… я… я!.. «Лучше быть первой из плохих, чем…»

Вот так и разгулялась в поле непогодушка!

«Мне становится безразлично, как оскорбить, лишь бы оскорбить. Конечно, вам этого не понять!» — пишет она мне.

Да, честно говорю, не понять! И не только мне. Даже ее товарки по несчастью, по месту заключения, писали потом мне о ней совершенно нелестные вещи:

«Я сама воспитала двоих детей и могу сказать, что во многом виновата ее мать. Она ее любила, чрезмерно баловала и сделала ее эгоисткой, которая с детства привыкла делать так, как ей нравится, и не считаться с окружающими. В камере она вела себя так, что нам, женщинам, было стыдно, что так может вести себя молодая женщина, имеющая образование. Это — потерянная женщина, ее имя гремело на всю тюрьму, для нее администрации не существовало, она оскорбляла ее, как хотела, бросалась на дежурных, из карцера она почти не выходила».

Отсидев шесть месяцев в тюрьме строгого режима, в одиночной камере, Махова несколько присмирела и была направлена в колонию. Вот отзыв оттуда, тоже не от администрации, а от заключенной:

«Она не желала работать в валяльном производстве, гнушаясь этого грязного дела. Ее отношение к труду, как и все действия, говорили о том, что она крайне избалована родителями, а потом упустила сама себя. Ее интересовали лишь развлечения и, чего больше, у нее где-то растет сын, а она ни разу не послала ему даже конфетки.

Она — мелкий трусишка-воришка, который крадет, что легко «прихватить», но она «великан» среди компании стиляг, она даже в колонии не просила, а требовала танцев. Ее так и звали у нас стилягой.

Она, как маленький зверек, огрызалась, ругалась, извергала похабную брань, не понимая того, что коллектив сильнее ее и чище. Если ее вызывали на совет коллектива за такое поведение, она не являлась или, придя, тут же состроив гримасу, низко раскланивалась, как клоун, и уходила, говоря, что не считает нужным разговаривать. Все ее манеры, разговор были наиграны. Все яды внутри как бы кипели в ней, она получала большое удовольствие, если ей удавалось обидеть человека, и, видя как он плачет, Махова злорадствовала. Она не против была, чтобы о ней говорили плохо, лишь бы говорили о ней. Она все время себя ставила выше всех. Эта эгоистическая черта характера так и осталась при ней».

Часть нашей переписки с Маховой была опубликована в местной, специальной печати, и это вызвало целый поток живых и горячих откликов со стороны заключенных. Вот один из них:

«Здравствуйте, Тамара!

Прочитав в нашей местной газете письмо писателя Медынского к вам и ваше объяснение по этому поводу, я решил черкнуть вам. Просто мне захотелось от души, сердечно, как человеку одной с вами судьбы, поговорить по-товарищески.