Трудная книга

В 1953 году, когда учился уже на втором курсе, однажды я встретил своего школьного товарища. Он попросил у меня взаймы денег. Я, как другу, не отказал. Он обещал мне вернуть не позже как через неделю. Но указанный срок прошел трижды, и я решил зайти к нему в общежитие, ибо мне была дорога каждая копейка. Он стал извиняться, просил еще подождать. И так длилось около трех месяцев. Однажды я еще раз зашел к нему, но не застал, а его товарищ по комнате охарактеризовал моего друга как пьяницу и уверял меня, что он мне долг не вернет. Я не подумал ничего о будущем, а взял с вешалки его старое пальто и принес к себе домой. Надеялся, что он придет и я заставлю его рассчитаться. Безусловно, он ко мне пришел, но с работниками милиции. Я вернул пальто, пояснил, как это все получилось, и меня отпустили. Через несколько дней вызвали в прокуратуру, еще допросили и сказали: «Так дело оставить мы не можем, а дело передадим в суд, а там тебя освободят окончательно». Примерно через месяц был суд, и меня судили как за кражу и вынесли приговор: пять лет лишения свободы. Это был первый удар, где я почувствовал и стыд, и горе, и даже не хотелось жить».

Я привел это письмо как одно из многих, которыми забросали меня читатели и с которыми я порою не знал, что делать. Просто отвечать на них нельзя, по ним нужно что-то делать. А что? Люди пишут, считая, что у писателя есть какие-то особые возможности, права и полномочия. Но ничего этого у него нет. Он ничего не может, ни решать, ни расследовать. Сначала я был в полной растерянности. Но письма, полные воплей, шли, и нужно было что-то предпринимать. Я стал пересылать их в прокуратуру для проверки. Но эти обращения или, вовсе оставаясь без ответа, исчезали в пространстве, или, в крайне редких случаях, я получал стандартного вида, даже напечатанные типографским способом, бумажки: «Обстоятельства дела проверены, оснований для протеста нет».

Только с течением времени я понял два важных обстоятельства.

Во-первых, не каждому письму можно верить. Об этом мне написали и сами заключенные. И во-вторых, нельзя верить и каждой стандартного вида бумажке, хотя бы и с официальным штампом.

Отсюда вытекает общая, исключительной важности и исключительной сложности проблема доверия — проблема человеческая, проблема нравственная, проблема жизни и человеческих отношений.

Стало ясно: да, не всему можно верить. К этому привел меня опыт и цепь ошибок, я, как говорится, перестал клевать мякину. А с другой стороны, разве можно вообще не верить? Как поступать в жизни, как смотреть на человека, вот на этого, впервые встретившегося тебе, — как на друга или как на твоего возможного врага? Как на честного человека или как на потенциального мерзавца? Проблема доверия. Есть люди открытые, с широко распахнутой и приветливой душой, для которых лучше быть самому обманутому, чем обидеть человека незаслуженным недоверием. А есть люди другие — с пронзительным, настороженным взглядом, который, подобно рентгену, выискивает прежде всего невидимые простому глазу затемнения. И пожалуй, трудно сказать, чего в этих двух типах больше: подлинной доброты или маниловской простоватости, мудрой проницательности или той безрадостной озлобленности, с которой смотрел на мир Собакевич. Вероятно, у живых людей все это в каких-то пропорциях смешано — и то, и другое, и третье, и четвертое, и потому наши тертые во всех переделках «кадровики» остановились на мудрой формуле: «Доверяя, проверяй». Что ж, пожалуй, это правильно!

Но тогда нужно проверять, и проверять по существу, а не перелистывая бумажные дела. А бумага есть бумага, она держит то, что на ней написали, а так ли написали? Все ли написали? И вот сыплются жалобы: не записано одно, приписано другое, отказано в третьем, не принято во внимание четвертое, от чего, может быть, зависит судьба человеческая, — жалобы, уходящие в самые первые, начальные и часто уже трудно восстановимые этапы следствия. Вот и получается: по «делу» все правильно, а человек взывает к справедливости и клянет, и клянется, и просит, и приходит в отчаяние, и озлобляется на весь белый свет.

«Вот человек, никогда после того, как получил паспорт, не бывавший даже около порога милиции. Работал Евгений в колхозе кузнецом, жил счастливо, был активным участником всего передового, внедряемого в быт людей, даже участвовал в драмкружке местного клуба. Его жена Оля, уравновешенная и честная труженица, зорко караулила свое семейное счастье, любила мужа и детей и, несмотря на годы, сохранила в себе почти всю девичью стать, красоту и мягкую русскую душевность. Многие холостые и женатые заглядывались на Ольгу, а сам Евгений был не в меру горд и доволен своей женой.