Трудная книга

А дело идет, развивается, и вот уже назначен суд, и мальчишка получает повестку, и ему нельзя уже показаться на улицу, там он теперь ходит в «хулиганах» и «бандитах», и он уже не улыбается, он перестал, он разучился улыбаться.

Энергичными, я бы сказал, отчаянными действиями матери, которая бросилась во все, вплоть до самых высших, инстанции («Мне остается самой решиться на самоубийство, может, это спасет честь сына»), суд был предотвращен, но раз заведенная машина еще несколько месяцев крутилась на холостом ходу, прежде чем окончательно прекратилось это нелепое и до очевидности ясное «дело».

«Мы с мужем так измучились от этой тяжелой истории, что даже физически заболели, ведь ни сон, ни еда на ум не идут, — пишет растревоженная мать. — Какой-то бред и кошмар опутал нашу семью. Неужели те, кто состряпал это «дело», и те, кто его проверял и утверждал, сами не были мальчишками и в 15 лет не играли по-всякому, как играют только мальчишки? И не странно ли, что взрослые люди, блюстители законности, сознательно искажают эти законы и из-за несчастного случая сажают мальчишку на скамью подсудимых вместе с настоящими бандитами? Хорошо, если эти нехорошие люди не повторят больше ни с кем такой истории».

И я снова и снова думаю: что это? Какова же суть, природа этого явления?

Это — ученик. А вот в том же положении — учитель. И опять та же нелепость и произвол следствия.

Старая учительница ушла на пенсию, и вместо нее был приглашен новый учитель, который стал и классным руководителем в 10-м классе одной из школ Баку. Среди его учеников оказался сын одного ответственного работника. Мальчик был с небольшой физической травмой (ушиб позвоночника) и с очень большой травмой психической: он был груб, заносчив, развязен, небрежен, уклонялся от работы, уходил с уроков — одним словом, отличался всеми, надо сказать, чертами весьма трудных в педагогическом отношении детей. И вполне естественно, что и классному руководителю с ним было нелегко: приходилось и сдерживать, и одергивать, и пресекать злоупотребления и болезнью и положением папы, и мобилизовывать таким образом внутренние силы мальчика.

И вдруг в эту напряженную и без того обстановку вмешался новый фактор — фактор «улицы». Мальчику и его товарищу стал звонить «некто» с предложением противоестественной связи. Ребята сначала просто отругивались, а потом вышли на указанное им место и избили негодяя. А милиция по какому-то странному логическому ходу завела «дело» не на совратителя, а на восставших против него ребят. Не зная еще ничего этого, но почувствовав что-то неладное, классный руководитель передал через своего ученика просьбу к отцу зайти в школу. А сын, вместо этого, пришел домой и повесился.

Теперь началось «дело» о самоубийстве. Повела его районная прокуратура, и постепенно начали проступать его подлинные причины и поводы: и драка с совратителем и, самое главное, большое неблагополучие в семье погибшего мальчика. И вдруг — «трубка звякнула и умолкла».

Был фельетон в «Известиях» под таким названием. Напомним коротко о нем. В райпотребсоюзе творились безобразия: исчезли 270 килограммов риса, украдена машина водки, неоприходованные продукты продавались тоннами, и деньги за них шли, естественно, в карманы жуликов, подправлялись и подделывались документы на многие и многие тонны товаров. Этими вещами заинтересовалась прокуратура.

Но вот однажды утром в кабинете районного прокурора Евдокимова зазвенел телефон. Секретарь райкома партии Сучилин грозно спросил:

— Кто ведет дело потребсоюза?

— Следователь Гнездилов, — ответил прокурор.

— Ну так вот, — прервал прокурора Сучилин. — Мы этих людей знаем как порядочных. Дело надо прекратить. А следователю Гнездилову порекомендуйте уехать из района.

Трубка звякнула и умолкла.

Следователь Гнездилов продолжал вести следствие.

Вскоре телефонный звонок раздался уже в его кабинете.

— Прекратите следствие, «дело» доставьте мне.

Трубка звякнула и умолкла.

Гнездилов продолжал вести следствие.

На другой день его вызвали на заседание бюро райкома.

Укрощение велось со всех сторон. А все дело в том, что «деятели» потребсоюза оказались близкими родственниками ответственных руководителей района, которые забыли мудрые слова Маркса: «Судья не имеет другого начальства, кроме закона», а может быть, не знали или считали, что они устарели.

…Так вот и здесь — «трубка звякнула и умолкла».

Дело о самоубийстве школьника почему-то было изъято из ведения районной прокуратуры и передано городской. А вместе с этим и само дело вдруг изменило свой характер и свою направленность: отпала история с дракой, отпало исследование обстоятельств семейной жизни погибшего мальчика, состояние его здоровья и психики.