Трудная книга

Но темной октябрьской ночью несчастье шагнуло через порог этого дома. Возвращаясь со смолокуренного завода с возом угля для кузницы, Евгений завернул на огонек на животноводческую ферму. Там оказалась веселая компания: пастухи вместе с животноводом колхоза выпивали. Увидев вошедшего Евгения, животновод, пошатываясь, поднялся ему навстречу: «А-а, муж красавицы! Ну-ну… Сладкая у тебя жена, сладкая. Имел честь попробовать». — «Врешь, сволочь!» — Евгений схватил за шиворот животновода, потом с силой швырнул его в угол и, выскочив из дому, дико погнал и без того уставшую лошадь.

Как он проскакал оставшиеся три километра, не помнит. Рассыпал по дороге весь воз угля. Заскочил в свой дом, зажег свет, сдернул одеяло с мирно спавшей Ольги, заорал: «Кайся, проклятая, что тут произошло за эти три дня?!» Испуганная Ольга, не соображая, что случилось, вскочила, заметалась из угла в угол, а Евгений сел к столу и по-мужицки тяжело и горько заплакал.

Утром в кабинете председателя сельсовета сидели животновод, Евгений, участковый и председатель сельсовета. Участковый попробовал урезонить Евгения: «Ты брось эти дела, Женька. Разбил голову человеку из-за какой-то бабы!..» Эти слова взорвали Евгения, а животновод опять вставил: «Все они слабоваты».

Евгений побагровел: «Признавайся! Говори прямо, когда это было?» Милиционер вскочил, схватил его за руки, но Евгений — кузнец, сила у него была большая, он развернулся — и милиционер отлетел в сторону. На Евгения набросились председатель, животновод и вытолкали из кабинета. Через 17 дней суд и — четыре года лишения свободы.

Потом выяснилось: то, на что намекал Евгению животновод, была явная ложь. Это он сам признал на партсобрании, а человека погубил. Евгений отсидел, вернулся к семье, но до гробовой доски на него легла несмываемая печать позора: был под судом. И никакие амнистии этого смыть не могут. А из-за чего? Из-за человеческой подлости и слепоты суда».

Так описал мне эту нелепую историю посторонний человек. В милицейском протоколе, конечно, исчезла человеческая подлость, исчезла психология оскорбленного мужа, исчез цинизм реплики «все они слабоваты», исчезла вся нравственная сторона вопроса, остался голый факт и его формально-юридическая квалификация: хулиганские действия и сопротивление органам власти.

Это трагедия. А вот комедия, если вообще в этих делах могут быть комедии.

Осенью колхоз проводил заготовку, засолку капусты, а тару не подготовил и обратился к колхозникам с призывом помочь. Человек откликнулся и дал кадушку. Пришла весна. Капусту продали, и кадушки освободились. А так как председателя за это время сняли, кладовщика сняли, то кадушки просто свалили в одну кучу, а человек шел мимо этой кучи, узнал свою кадушку и взял. И все. Дальше — протокол, суд, и человек ничего уже не мог ни доказать, ни сделать: расхищение социалистической собственности.

Кто может спорить с тем, что за убийство или групповое насилие, связанное с издевательством над жертвой, должно быть самое суровое наказание, может быть и вплоть до смертной казни? Но вот молодой человек, студент, комсомолец, обвинен и осужден за соучастие в убийстве. А потом оказалось, что этот студент ни в чем не виноват, он, наоборот, с товарищами разнимал дерущихся хулиганов, отнял у них ножи и ушел, а после его ухода те все-таки передрались и один другого избил до смерти.

Это было напечатано в газете «Комсомольская правда».

А вот напечатанное в «Известиях» письмо судьи Тарасова из Минска — «Правда всегда с тобой».

Некто Яковлев ночью шел мимо столовой и заметил открытую форточку. Он просунул руку, открыл окно, залез в помещение, сломал замок в буфете, взял деньги, лотерейные билеты, продукты и ушел. После него остались совершенно явные следы на подоконнике, открытое окно, сломанный замок, но ничего этого в «деле» не оказалось. Больше того, капитан милиции Кондратенко и майор Романченко записали, что никаких следов взлома и проникновения преступника не обнаружено. Конечно, тогда ведь нужно вести следствие, искать преступника, а где его найдешь? А начальство говорит, что каждое дело должно быть раскрыто, существует даже и показатель — «процент раскрываемости», так не проще ли заставить девушку-буфетчицу Любу Дублинскую дать подписку, что никакого воровства не было, и этим самым принять всю ответственность на себя? Так и сделали.

Хорошо, что не Кондратенко и Романченко, а честные работники определяют лицо следственных органов города Минска: они разыскали в конце концов настоящего преступника. Но оскорбленная Люба Дублинская, оплатив из своих денег сумму покражи, уехала из родного города. И вот теперь судья Тарасов взывает: «Откликнись, Люба!» Он хочет вернуть ей деньги и ее веру в справедливость. Очень хорошо! И опубликование такого письма в газете, конечно, знамение времени. Все это так.