Трудная книга

Конечно, общественность бывает разная, и в роли ходатаев могут выступать и собутыльники, и просто друзья-приятели («Свой парень, в шахматы хорошо играет»), и жалостливые тети по кухонному соседству. Но на то должно быть политическое чутье. Нужно отводить легкомысленные и необоснованные ходатайства, но как можно вообще отрицать роль общественности? Ведь задача следствия — установление истины. Почему же во имя истины не посмотреть на вещи с какой-то другой стороны, не прислушаться к какой-то другой точке зрения? Это не значит — принять ее, а посмотреть, глянуть и что-то, может быть, взять оттуда. Логика ведь возражений не боится, если она настоящая логика. А здесь боязнь: ну как все рухнет? Дело сделано, приговор вынесен, зло наказано, преступник за решеткой, — что еще нужно? А что станет с человеком — это дело десятое, за это никто не взыщет. За нераскрытое дело взыщут, а за неправильно осужденного разве только поставят на вид. Это — логика чиновника.

Характерный в этом отношении случай произошел на суде по тому же делу Федорова: когда кто-то из свидетелей дал показания, которые могли поколебать систему обвинения, судья сказал: «Вы подумайте, ведь следователь из-за этого может лишиться работы». А что неповинный человек сядет в тюрьму — это опять дело десятое, а на первом плане — корпорация, честь мундира и понятие ложного авторитета. Пусть в основе заложена явная неправда, но суд непогрешим. Поэтому кассация была отклонена, приговор вступил в законную силу, подсудимый превратился в осужденного, человек — в преступника.

Делу Федорова не хватает вдумчивости и моральной ответственности. Настоящий насильник гуляет (его полусумасшедшие глаза видела в толпе первая потерпевшая), а неповинного человека сажают в тюрьму, лишь бы закрыть дело. Вместо того чтобы привлечь к ответу работников милиции за явные и грубые нарушения законности в ходе следствия, прокуратура упорствует, лишь бы отстоять внешний авторитет закона за счет нарушения его сущности. Но подлинный авторитет — явление морального порядка, он создается справедливостью и мудростью. А те, кто рассчитывают поддержать его какими-то другими, внешними факторами, глубоко ошибаются.

Вот обо всем этом я написал главному редактору журнала «Юность» Борису Полевому:

«В деле Федорова мы идем по свежим следам, мы видим, как создается «дело», и пока еще можем воздействовать на ход вещей, выступив против формального отношения судов к судьбам молодежи. Это нужно не только для Федорова, это нужно для общества, это нужно для молодежи, для юности, так как задачей нашего журнала является не только воспитание дорогой нам советской юности, но и ее защита — это ведь тоже элемент воспитания, и одно с другим тесно связано».

Б. Н. Полевой передал это дело лично Генеральному Прокурору СССР тов. Руденко, и только тогда — а мальчик был уже отправлен в колонию — началось повторное следствие и шло долго, со скрипом, и только много времени спустя Алик был освобожден «за недоказанностью».

Что это — судебная ошибка? Да, судебная ошибка — вполне законный, общепринятый термин, предполагающий своего рода право на ошибку. Но ведь за термином стоит судьба человека. А потому мы, категорически отвергая право на ошибку, можем лишь допустить ее возможность, но в таком случае обязаны вскрыть ее корни. Они могут быть мелкими, частными (спешка, легкомыслие, низкая квалификация следователя или судьи) или более глубокими и общими — точка зрения, принципиальная позиция. И вот тогда возникает главный, я бы сказал, решающий вопрос правосудия: говоря юридическим языком, презумпция виновности или презумпция невиновности? Из чего исходить? Из того, что этот, сидящий против вас, человек — мошенник, и он должен доказать, что это неверно? Или, наоборот, исходить из того, что он — честный, каким его считали до сих пор и готовы считать дальше, но факты и доказательства убеждают нас и его самого, что он — мошенник, вор или насильник?

Это два разных, принципиально разных отношения к человеку, и вы видите, как ошибка в этом принципиальном вопросе отражается на судьбе человека: юноша девять месяцев просидел в тюрьме, а он был невиновен.

Хорошо, если это только ошибка. Но если ее не поправить, если ее не опровергнуть и не преодолеть, она превращается в привычку и порождает бездумное, бездушное и безответственное отношение к человеческим судьбам.

Не могу не рассказать в связи с этим еще одну судьбу — Анатолия Касьянова. Отец тоже погиб на фронте, мать работала в колхозе и, работая, воспитывала детей. Работал в колхозе и Толя. Правда, иногда прогуливал, был грубоват, а в общем работал не лучше, но, пожалуй, и не хуже многих. В получку иногда, по глупому обычаю, чтобы не отстать от других, выпивал, а в общем не пил и заработанные деньги приносил домой. Так характеризует его мать.