Трудная книга

Но вы понимаете, тов. Соколова, какое страшное противопоставление вы делаете? А впрочем, может быть, я ошибаюсь, может быть, мудрое? Закон и совесть! Что это за закон, который противоречит совести? Может ли он противоречить? Это может быть в мире, построенном совсем на других, на нечеловеческих началах. Но у нас… У нас это, по-моему, противоестественное и, простите, противозаконное, в высоком смысле этого слова, явление.

Закон должен быть тверд как гранит, иначе он не будет законом — да! Но быть холодным, как гранит, лишенным и теплоты, и человечности, и элементарной разумности, — не знаю, достоинство ли это закона, если его так понимает судья Соколова. В том и сложность проблемы: закон по самому своему существу — форма, категорическое требование, он не может следовать за всеми изгибами жизни, но в то же время он не может их не учитывать. Он не может не учитывать разницы между преступлением и проступком, между профессиональным рецидивистом и случайным преступником, неустойчивым человеком, не может не учитывать и причин этой неустойчивости, и прошлого того или иного человека, и мотивов совершенного действия. Отрыв права от нравственности, от психологии неминуемо ведет к формализму мышления, к замыканию его в своих узких, «функциональных» рамках и к превращению человека, по выражению Маркса, в «простой объект, раба юстиции».

Припомним проникновенную, полную глубокого философского смысла шолоховскую «Судьбу человека». Вот перед нами прошла она вся во всей своей трагичности, в своем гордом мужестве и тонком лиризме: и травля собаками во ржи, и моральный поединок с фашистским офицерьем, и главный, решающий вывод из этого: «…у меня есть свое, русское достоинство и гордость и… в скотину они меня не превратили, как ни старались». Но вот финал рассказа: и работа была, и угол был, и сын «для души» нашелся. И вот случился грех: «Ехал по грязи, в одном хуторе машину мою занесло, а тут корова подвернулась, я и сбил ее с ног. Ну, известное дело, бабы крик подняли, народ сбежался, и автоинспектор тут как тут. Отобрал у меня шоферскую книжку, как я ни просил его смилостивиться. Корова поднялась, хвост задрала и пошла скакать по переулкам, а я книжки лишился…

Вот они и пошли неведомо куда два осиротевших человека, две песчинки, заброшенные в чужие края военным ураганом невиданной силы… Что-то ждет их впереди?»

Только ли военным ураганом?

А зачем же было к «военному урагану невиданной силы» прибавлять еще пусть тихую, но не менее неумолимую силу человеческого равнодушия? Как ни умолял «смилостивиться» Андрей Соколов, выдержавший в фашистском плену то, что, кажется, совсем и немыслимо было выдержать, — не смилостивился автоинспектор. Это его обязанность, инструкция.

Конечно, инструкция! Конечно, коров давить нельзя! А посмотрите, как это повертывается с другой, человеческой, а в конце концов и политической стороны.

А автоинспектор?.. А что же? Он по-своему прав. Он выполняет обязанность, свою общественную функцию. И какое ему дело до того, что было с этими людьми в прошлом и что с ними получится в будущем. Функциональная психология. Бюрократизация мышления.

Вы понимаете, что получается? Человек должен рубить лес, в этом его общественная обязанность. И по тому, сколько он срубит, оценивается его работа, выдается премия, его портрет вывешивается на Доску почета. И он рубит. И какое ему дело до того, что лысеют горы, мелеют реки, разрушается структура почвы, меняется климат, — он выполняет свою функцию, и в ответ на статьи Леонида Леонова и гневные, и слезные его взывания ко всем, вплоть до самых высоких кабинетов, «в которых зарождается наша погода», мы снова и снова читаем грустные информации: «А кедры все везут!»

Человек ловит рыбу, это его общественная обязанность, и какое ему дело, что будет через 15—20 лет, и он ловит всю мелочь, потому что он выполняет план.

А если человек «ловит» человека и если человек судит человека и он обладает вот этой самой функциональной психологией? Если его обязанность — ловить и если его обязанность — судить, если только это с него спрашивается, так какое ему дело до того, как же так получилось с тем, кого он судит, и что с ним получится дальше? Ни о чем этом он не хочет думать. Это не его функция!

И получается: за автомобильную катастрофу полагается тюрьма, шофер такси ночь работал, не спал, рано утром вез пассажиров в аэропорт и за рулем задремал и наскочил на грузовую машину. Да, он совершил преступление: погиб пассажир, но и сам шофер получил тяжелые увечья, потерял работоспособность и из больницы пошел в тюрьму.

Почему? Зачем? Что ему даст тюрьма? И разве нельзя понять зал, который принял этот приговор с молчаливым недоумением?

Или такой случай.

Два ездовых самовольно взяли корм для колхозных, не собственных, лошадей, которых, по стечению обстоятельств, нечем было кормить, но, так как они все-таки взяли самовольно, их судили и посадили.