Трудная книга

Вот, пожалуй, одна из проблем, на которой мне в заключение хочется заострить внимание: повысить ответственность за то, что «юриспруденция не сработала» (примеры чему мы видим в нашей печати: «Жулики под опекой», «Как судья выгораживал жуликов», «Так ли нужно бороться с хапугами?» и т. д. и т. п.), и тем более за явные злоупотребления и, особенно, за взятку. Ведь если районный прокурор берет, как я слышал из его собственных уст на одном крупном и тяжелом процессе, 10—15—25 тысяч старыми деньгами — пусть не будет у нас секретов в своем доме! — на что это похоже? Это совершенно дико и так же противоестественно, как убийца-врач и учитель-насильник. Таких, конечно, судят и судить будут. Но самое страшное состоит в том, что судья-взяточник, попустительствуя одним, тем, кто «с чеком», как мне пришлось слышать выражение, маскируется потом в порядке мимикрии чрезмерной строгостью, даже жестокостью по отношению к другим, мелким, «без чека», выставляя напоказ свою бдительность и приверженность закону. Вот в чем главная общественная опасность этого явления.

А может быть, самое страшное лежит глубже? Как-то Достоевский поставил вопрос: что было бы, если бы такие люди, как Толстой, вдруг оказались бы бесчестными? «Какой соблазн, какой цинизм и как многие бы соблазнились, скажут: если уж эти, то и т. д. …Литературе надо высоко держать знамя чести», — делает вывод Достоевский.

Вот так и здесь.

«Люди пожилого возраста, — пишет знакомый нам Юрий Спицын, — сознательно делают то, что не нужно делать при их положении, возрасте, звании, образовании. Так почему же люди думают, что у нас, восемнадцатилетних парней, моральный уровень должен быть выше, чем у проживших жизнь и окончивших институты?»

Вот это, пожалуй, самое страшное — подрыв морального авторитета суда, подрыв веры в чистоту людей, а вместе с ними и в чистоту идей, расшатывание основ нравственного сознания, деморализация — вот ни с чем не сравнимое по своей тяжести преступление.

Знамя чести! Оно должно объединять и возвышать людей. У поэта Семынина есть такие строки:

Если ты никогда не видел,
Как прекрасны глаза у правды,
Даже когда ее распинают, —
Не приближайся к искусству.

И тем более, добавим, не приближайся к правосудию, не берись решать тяжбу между правдой и кривдой. Чтобы судить, нужно иметь моральное право судить. Как очень хорошо сказал Маркс: «Человек в чиновнике должен гарантировать чиновника против него самого». Судья, так же как и учитель, и врач, и — Семынин прав! — так же как и писатель, не имеет права ни на какие скидки. Чтобы учить, судить и лечить, нужно быть самому кристально чистым, нужно быть воплощением долга и совести.

А потому так близки по духу профессии судьи и учителя.

Кроме образования, специальности, опыта и других внешних и, я бы сказал, вторичных признаков у них должно быть первое и основное — высокие моральные качества. А работа их, их достижения и ошибки тоже, в свою очередь, отражаются на моральных качествах людей. Если плохо поработал, чего-то не досмотрел учитель, педагог, его ошибки приходится исправлять судье. Если плохо разобрался в человеке судья, если он неправильно, несправедливо перед лицом народа рассмотрел и решил дело, это может принести такой моральный вред людям, какой, может быть, не удастся исправить и самым опытнейшим педагогам. И наоборот, если он понял человека, если он правильно определил отношение общества к его какой-то временной ошибке, он этим спас его как полноценного члена общества. В этом — высочайший нравственный смысл работы судьи и его большое искусство: охраняя общество, помнить о человеке, наказывая человека, воспитывать его в уважении к обществу и способствовать его дальнейшему нравственному росту. И конечно, неизмерима заслуга суда в защите человека. Ведь просто выполнение обязанности — не заслуга. Заслуга появляется тогда, когда выполнение долга становится искусством. И примеров такого искусства можно привести множество.

Я знаю молодого человека из хорошей семьи, воспитанного в твердых моральных принципах. Он кончил школу, поступил на завод и тут, как полагается, — первая получка и злополучный «кагорчик» в ресторане. Потом какой-то спор, ссора, драка, милиция и суд. Парню грозила обычная судьба: судимость, заключение, отказ в московской прописке, и пошла петлять дорога по жизненным буеракам. Но нашлись общественные силы, прокурор внял им и, разобравшись в деле, перешел, по сути дела, от обвинения к защите, и парень был спасен. Теперь он без отрыва от производства кончил вуз и стал на том же заводе инженером, вступил в комсомол, потом в партию, женился, имеет двух детей — человек как человек. А попадись он в руки формалистов — человек бы пропал.