Трудная книга

Один субъект освободился и в том же городе женился, а потом бросил жену. Тогда другая партия освобождающихся исправила этот поступок: они увезли девушку от позора с собой на Донбасс, где она нашла хорошего человека.

Пойдут ли эти люди вновь на преступления? Никогда».

Нет, я никак не хочу и не могу порочить всю систему работы наших колоний и никак не хочу обижать тех честных, иной раз до самозабвения преданных людей, работников этого труднейшего фронта, о которых я говорил здесь, о которых писал в «Чести», которых знаю в жизни. Я слишком ясно вижу изменения в исправительно-трудовой системе, которые произошли на моих глазах и которые происходят и намечаются. Но потому-то тем более я считаю необходимым уяснить, проанализировать и продумать те ошибки и недостатки, которые остались от старого и продолжают жить, пусть в скрытой и видоизмененной форме, те недодумки и недоделки и те вопросы, которые нужно осмыслить и решить, чтобы двигаться дальше и выполнить поставленную партией задачу сокращения, а затем и полной ликвидации преступности.

«Да, теперь, конечно, многое изменилось, но люди часто еще остаются такими же, — пишет мне человек из-за решетки. — Правда, теперь, если он меня ударит, то я могу доказать, ведь шрам будет, и его осудят за нарушение социалистической законности. Закон стал на нашу сторону, это верно. Так теперь он не бьет и не ругает, физически он бросил тебя бить, но начал бить душевно. А что может быть больше душевной боли? Ничего!»

Душевной боли… Это тоже знамение времени: душевная боль, моральная сторона наказания, тоска о человеческом достоинстве. «За 8 лет моего пребывания здесь я узнал вас первого, который говорит о заключенном как о человеке, и мне очень жаль, что вы являетесь такой чуть ли не музейной редкостью. А там, где нахожусь я, меня не называют человеком и меня самого отучили считать себя человеком. Вы первый, который, несмотря на мое грязное прошлое, откликнулся на мою беду. Прочитав ваше письмо, я обрадовался и заплакал. Плач бандита что смех волка — смешно и нереально, не правда ли?»

Это — письмо ко мне. Конечно, как видно из всего предыдущего, слова насчет музейной редкости явно грешат преувеличением, но они, видимо, все же отражают ту действительную атмосферу, которая существует в какой-то части исправительно-трудовых учреждений.

И вот подтверждение — письмо сына к матери:

«Жизнь здесь очень тяжелая, очень большие строгости, и местное руководство что хочет, то и делает, а главное — убивают морально, на каждом шагу дают понять, что ты преступник, не человек, — это они говорят, не скрывая.

А какой я преступник, если сижу, не зная за что?

Вкратце опишу тебе, что со мной произошло сегодня, и ты сама посуди, кто прав. Как только я узнал, что мне пришла от тебя посылка, я культурно и вежливо — этому нас здесь учат, и это правильно — обратился к помощнику начальника отряда. Он сказал: приди попозже. Часа через три я опять обратился к нему. Он сидел в кабинете и абсолютно ничего не делал. Я попросил его сходить со мной, так как без него посылки не выдают. Он говорит, что занят, обожди в коридоре. Прошло около часу, из кабинета вышел офицер, и я, заглянув туда, увидел, что мой начальник полулежит на диване. Я опять обратился к нему с той же просьбой. Он ответил еще грубее: «Выйди вон! Что ты пристал ко мне со своей посылкой?» Я вышел и пошел к начальнику колонии, думал, он разберется. Он сказал, что очень занят и чего вы ходите ко мне с такими вопросами, и показал на дверь. Я пошел опять ни с чем. Встретил начальника отряда. Это офицер, коммунист и хороший человек, хоть и молодой. Он выслушал меня и попросил подождать. Он, видно, поговорил с помощником, и после этого тот выходит, и мы пошли получать посылку, но дорогой он говорит мне: «Ну, ты меня еще узнаешь!» В общем, мамочка, он обещал мне не давать проходу, а за что? Вот ты сама посуди, кто из нас прав».

И дальше и в этом письме и во многих других факты, факты и жалобы:

«Взять, к примеру, письма. Ведь другой смотрит назад — страшно, смотрит вперед — еще страшней. Для него письма — все. Значит, чья-то живая душа о нем помнит. А к ним относятся спустя рукава. Мать пишет: послала три письма, а он получил одно. Ведь работники связи не возьмут, зачем оно им? Значит, здесь пропали. И человек ходит, ему больно, и он поливает не этого лейтенанта, а весь белый свет. Ведь много есть неграмотных, которые в лице пожарника способны видеть всю Советскую власть. Вот отсюда и начинается весь душевный конфликт, личности и государства, о котором пишет В. Монахов (очень серьезная, нужная статья, и не потому, что он там вроде становится на сторону преступника. Так могут думать только сами преступники или люди, не способные глубоко мыслить. Там у него есть очень глубокие мысли).