Трудная книга

И вот получается: заключенный «освоил» специальность сучкоруба, то есть попросту обрубает сучки на сваленных деревьях. А он — квалифицированный рабочий, монтажник. Что это — воспитание или насмешка? Или самообман? Или прямой обман надежд общества, возложившего на свои специальные органы задачу вернуть осужденного в свои ряды?

Или: «Им нужны не мы, им нужны кубики» (кубометры заготовленного леса) — разве это тоже не трагизм?

А вот другое, совсем обратное: «У меня ведь только здесь мозоли сошли» — здоровый мужик, рабочий человек вяжет сумочки-авоськи или проволочные корзиночки или мажет клей на мухоморы (я сам это видел в одной колонии — так же как видел настоящие, большие и хорошо организованные предприятия).

Но формула продолжает жить во всей своей непререкаемости: труд, труд, труд! — и непререкаемостью этой оттесняет и закрывает то, другое, без чего труд как воспитывающее начало теряет свою ценность. Ведь А. С. Макаренко очень правильно говорил, что труд «вообще» не является воспитательным средством, эту силу он приобретает только в совокупности, как часть всего большого и сложного воспитательного процесса. А основа этого процесса, повторяю еще и еще, — человечность. Наверное, здесь не устарел и Достоевский, сам испытавший на себе тяготы «мертвого дома»:

«Всякий, кто бы он ни был и как бы он ни был унижен, хоть и инстинктивно, хоть бессознательно, а все-таки требует уважения к своему человеческому достоинству. Арестант сам знает, что он арестант, отверженец, и знает свое место перед начальником; но никакими клеймами, никакими кандалами не заставишь забыть его, что он человек. А так как он действительно человек, то следственно и надо с ним обращаться по-человечески… Да человеческое обращение может очеловечить даже такого, на котором давно уже потускнел образ Божий».

Нет, это совсем не мягкотелость и не толстовское всепрощение, в котором заподозрил меня инженер Иванов, но это толстовская, так же как и горьковская, и чеховская, и короленковская, и макаренковская, любовь к человеку, боль за человека, желание помочь, поднять человека и прежде всего — внимание к человеку. Нет, мы за суровость, но против бессердечности, за наказание, но против жестокости, за гнев, но не за злобность, мы за внимание к человеку, но против огульного всепрощения, так же как и против огульного зубодробительства. Ведь внимание к человеку нельзя понимать односторонне, как обязательную мягкость. Внимание — это изучение, познание, понимание, это пристальный взгляд и объективная оценка. В результате чего в одном случае могут возникнуть доверие и мягкость, а в другом, наоборот, — еще большая, но обоснованная требовательность и суровость. Мы за вдумчивость. А без этого будет или обывательская злость, или такая же обывательская мягкотелость, или, что еще хуже и еще горше, — равнодушие. Но и в том, и в другом, и в третьем случае это будет забвением обязанностей общества по отношению к своим членам. А ведь именно в отсутствии такого забвения и равнодушия и должно заключаться одно из важнейших отличий коммунистического общества от всех предыдущих.

Именно в нем должно найти свое воплощение великое единство личного и общего, когда общее становится личным, а личное становится первейшей заботой человеческого и по-настоящему человечного общества, когда личность не может быть счастлива, если не устроено и не благополучно общество, а общество не может посчитать себя благополучным, если не благополучны его граждане, говорю это еще раз.

Вот отсюда и нужно исходить в решении вопросов преступности, здесь водораздел двух концепций, связывающих весь комплекс вопросов.

Если виноват только он, злодей и изверг, если мы, общество, здесь ни причем, тогда — да! — преступник — враг, выродок, изгой, не наш, чужой, и нам до него нет дела. Больше того, с врагом мы поступаем как с врагом — да сгинет!

Если же преступник — совершивший ошибку член нашего общества, если мы чувствуем в нем бьющуюся кровь нашего сердца и если мы признаем какую-то долю своей вины и ответственности в этой ошибке, мы несомненно, взыскивая за нее, должны и обязаны ее исправить и обязаны помочь человеку вернуться в общий строй. Но ввести в общество мы должны человека, который будет не хуже, а лучше прежнего. И потому мы не можем проходить мимо того, если получается обратное. Мы, общество! И это не частный и не специальный, не ведомственный вопрос, как могут думать люди, живущие честно и полагающие, что их это не касается. Нет, это касается всех, потому что, повторяю, в обществе, как и в природе, действует закон сообщающихся сосудов и то, что происходит за решеткой, по одну сторону стены, не может не проникать и на ее другую сторону. Непроницаемых стен не существует.