Трудная книга

«Я боюсь завтрашнего дня. Мне всего 24 года, а жизнь, кажется, остановилась для меня. Я чувствую себя совершенно надломленным, утомленным, без любви, без цели и не знаю: кто я и зачем живу? И если мне никто не поможет — погиб безвозвратно. Я познал, как это страшно — оказаться без будущего, искать и не находить ответа: для чего живешь, кому нужны твои силы?»

Вы представляете? Человек в течение ряда лет был изолирован от нормальных условий советского общества, и вот он выходит на свободу. Для него это — как второе рождение, начало новой жизни. Нет, труднее. Ребенок входит в мир желанным и любимым и начинает жизнь с чистой и ясной душой. Человек, выходящий из заключения, несет на себе груз прошлого, и его встречает естественная настороженность людей. Ему много придется перетерпеть, прежде чем удастся вернуть общественное доверие. К этому он должен подготовить себя, а воспитателям нужно его готовить. К сожалению, далеко не все думают о том, что будет завтра.

«Я освобождаюсь, будто умираю, и никто этого не замечает. Уходят группами, и никому нет ни одного слова напутствия или разъяснения о предстоящей жизни. Человеку, вступающему в новую жизнь, не поднимают морального состояния.

Так и я завтра запрыгаю, словно по волнам, и надо быть хорошим пловцом, чтобы доплыть до дома и наладить дальше курс своей жизни. Но и без ихних моральных слов мне ясна жизнь: незнакомая, но милая свобода и поток жизни подскажут и сами направят меня на чистый рабочий путь. Итак, завтра трогаю свой баркас навстречу жизненным бурям. Вперед».

И вот «баркас» тронулся:

«Несколько лет я ждал этого часа, строил свои планы на жизнь, давал себе и другим клятвы и заверения. И вот желанный час настал, человек на свободе. Но чтобы осуществить свои новые планы, он должен жить и трудиться, конкретно: он должен иметь жилплощадь и оплачиваемый труд. Он имеет на это право как гражданин Советской страны, и он это право осознает. Я приехал в город к брату, и я знаю, что мне надо прописаться, и вот здесь, в отделении милиции, часто начинается трагедия: оказывается, что паспортный стол не разрешает прописывать меня в этом городе. По моим планам наносится первый тяжелый удар». Впрочем, было и так, что по составу преступления человек может быть прописан в городе, но за милицейским столом сидит заскорузлый чиновник, который считает, что ему легче будет жить, если в его городе окажется одним бывшим преступником меньше. Он делает иезуитский вид: «А вы сначала устройтесь на работу. Потом мы вас пропишем». «Бывший» начинает обивать пороги предприятий, не зная, что без прописки его не возьмут на работу. А случается так: в милиции человека прописали, и «я иду на завод. Это в Рустави, где мы раньше жили. И там как раз нужны люди моей квалификации. Мне рады, все налаживается». Но когда дело дошло до автобиографии, лицо начальника отдела кадров вытягивается и он произносит известную фразу: «Зайдите завтра». А назавтра оказывается, что вакантных мест на заводе уже нет. Все эти три варианта имеют один исход: надо куда-то убираться, оставить семью, если есть, пересматривать свои планы. Но самое страшное состоит в том, что человек начинает чувствовать себя изгоем, неравноправным. Отношение между личностью и обществом испорчены буквой инструкции или заскорузлым чинушей. «И мне надо ехать куда-то еще. А это я неизбежно воспринимаю как изгнание и еду без уверенности, что и где-то там не повторится все сначала. А оно повторяется. А ведь мне нужны деньги, чтобы ехать, чтобы получить ночлег, питаться, одеваться». И удивительно ли, что лишь наиболее устойчивые и сильные выдерживают и не становятся снова на путь преступлений? А те, кем эта дорожка уже проторена, у кого нет уверенности в жизни и людях, те очертя голову снова кидаются в омут, из которого лишь попытались выбраться. И все их шаткие, неясные, робкие, с таким трудом склеенные планы на новую жизнь рушатся как карточный домик.

«Что мне делать? Воровать? — пишет другой. — Но что делать? Этот вопрос я задаю уже сотни раз и везде слышу одно и то же: «Не наше дело». Или: «Иди, воруй, попадешься — опять посадим». А разве я не советский человек? Разве я не хочу жить, как живут миллионы советских людей? Хочу и могу. Но для этого нужно хоть немножко поддержки. Ведь сразу мне тяжело втянуться в общую колею жизни. А поддержки-то не видно: все только тычут на меня пальцами, а пальцы острые как кинжалы. И очернить меня может любой, и ему никто ничего не скажет, а стоит мне неправильно выразиться — все в один голос твердят: «Посадить этого хулигана в тюрьму». Вот так, кстати, я очутился в тюрьме в третий раз».

И опять мне слышится знакомый недружелюбный голос: «Не распускайте слюни! Кому вы верите?»

Хорошо! Но вот я разговариваю с начальником колонии, и он мне рассказывает, как в течение пяти дней он не мог отправить получившего освобождение заключенного: «А куда я поеду? Кто меня ждет? Кто меня примет? Меня не пропишут, а за нарушение паспортного режима я получу новый срок, только и всего! Не хочу!»