Трудная книга

«Я долгое время собирался написать вам письмо, но все откладывал. И вот сегодня вечером стоял около окна, за которым шел дождь, стоял и смотрел, а на память приходила вся моя жизнь, перед мысленным взором проносилось мое небольшое прошлое. Мне казалось, что я слился с призрачным шевелением листвы, с каплями, стекающими по влажным стволам, с целым миром, будто вот сейчас я встану и пойду сквозь туман, бесцельно и уверенно, туда, где мне слышится таинственный зов земли и жизни. Я стоял около окна, туман льнул к стеклам, густел около них, и я почувствовал: там, за туманом, притаилась моя жизнь, молчаливая и невидимая… В такой момент я особенно остро понял, что самое страшное — это время. Время, мгновенья, которые мы переживаем и которыми все-таки не владеем никогда.

Мне хочется рассказать вам всю свою крохотную жизнь, без прикрас. Я опишу ее вам, как родному отцу и самому близкому человеку, не скрою ничего и не совру.

Когда началась война, отец мой, рабочий, имел бронь, но пошел добровольцем и погиб при обороне родного города — Ростова. Мать, работавшая медсестрой, была призвана в военный госпиталь, я остался на руках бабушки. Кончилась война, вернулась мать, а дедушка и отец погибли от рук захватчиков. Остались мы трое. Тяжесть послевоенных лет легла на плечи моей матери. Многого не хватало, но мы стойко боролись с невзгодами. Мать верила в будущее и часто говорила, что все это временно. Только сейчас я понял, как ей и бабушке было тяжело. Ко всему этому у меня обнаружили затемнение в легких. Мать старалась лучший кусок оставить мне; ее здоровье уходило, за эти годы она сильно постарела; гибель отца тоже оставила свой отпечаток. Но единственное, что поддерживало ее и вселяло силы, это — сын, то есть я. Она хотела видеть меня человеком, прививала только хорошее. Она верила в мое будущее.

Шли годы, вот мне уже стукнуло 16 лет, я получил паспорт. К этому времени я кончил 7 классов, горел желанием работать, мне очень хотелось помочь матери. Сначала я поступил учеником токаря, но эта специальность не влекла меня, и я понял, что ошибся. Меня тянуло к голубому пламени электросварки, музыкой для меня было веселое потрескивание электрода. Я пошел в ученики к сварщику и тут понял, что именно здесь мое место. Пусть у меня скромная специальность, но ей я предан на всю жизнь и горжусь ею. Я начал самостоятельную жизнь. Все было ново, но в то же время накладывало на меня ответственность. Я старался изо всех сил работать, гордился званием рабочего человека. Особенно мне памятен тот момент, когда пускали в эксплуатацию завод. Как замечательно, сколько радости, когда видишь, что это труд большого коллектива, в котором есть и твоя доля, вложены в строительство, и тогда я особенно остро ощутил смысл горьковских слов: «Превосходная должность — быть на земле человеком».

Я стал шире понимать жизнь, для меня открылись широкие горизонты, большие перспективы. В то же время я почувствовал, что мне не хватает знаний, и решил идти в школу рабочей молодежи.

И вот случилось ужасное. Как-то я был приглашен на товарищескую вечеринку, а когда кончился вечер и мы с компанией вышли на улицу, один из ребят предложил принять участие в хищении промтоваров с кожзавода. Я отказался. Он назвал меня трусом. Тут еще стояли трое. Раздался ехидный смешок. И меня взорвало. Во мне заговорило самолюбие. Я поддался ложному чувству. «Ну ладно! Я вам докажу!» — произнес я сквозь зубы.

«Ну вот, это деловой разговор», — подхватил «друг».

Я пошел не ради денег, уверяю вас, они не представляют для меня никакой ценности, а пошел доказать, что я не трус, — и результат — десять лет тюрьмы. И как глупо, как противно выглядит, когда я смотрю сейчас назад и вспоминаю тот роковой день!

Помню, мы сломали решетку, проникли в склад и начали выбрасывать кожу. Где-то в глубине души у меня копошилось сомнение, но остановиться не было никакой возможности. У меня не хватало сил протестовать, и я плохо понимал, что со мной происходит. Я никогда не забуду эту ночь. Лихорадочным блеском горели у них глаза, свистящий шепот «быстрей, быстрей» подхлестывал меня, как хороший кнут. Участия в реализации кож я не принимал, и мне ничего не нужно было от них. Мать заметила во мне какую-то перемену. «Ты не заболел ли, сынок?» «Нет», — отвечал я и опускал глаза. Я не находил себе места.

Через несколько дней я шел на свидание к девушке, с которой встречался несколько лет, и не дошел… Меня забрали.

Суд. Я никогда не забуду свой позор. Зал. Скамья подсудимых. Зал набит до отказа. Я видел глаза матери, в которых читал боль. Я заметил, как она постарела, осунулась. В глазах людей я читал осуждение и невольно под этими взглядами опускал глаза. Вот и последнее слово… но я не мог ничего сказать от волнения и только махнул рукой.

Свою вину я понял. Меня осудила моя совесть. Словно туман, словно туча повисли надо мной. Куда девалась та полнота чувств, все то трепещущее, светлое, сверкающее, все то, что было и чего не выразить никакими словами?