Трудная книга

«Из твоих писем мне все-таки не ясно, как ты оцениваешь свои собственные ошибки? Ты их объясняешь и этим как бы оправдываешь, сваливая все на бюрократизм. А сам?» — повторяю я свой вопрос.

«Моя вина заключается в том, что, если б я мог молчать и быть равнодушным ко всему, мне жить было бы лучше. Но поверьте, что жить так, быть кротом и уйти с головой в свое хозяйство я не могу. Лучше мне всю жизнь быть в заключении, но только чтобы не жить такой жизнью. Я пишу то, что на душе, и надеюсь, вы не станете осуждать за неправильность моих рассуждений, потому что я учился всему этому не в школе, не в техникуме или институте, а все это понятие и знание приобрел в обществе, в котором десятки различных взглядов, но из всех этих взглядов я выбрал наш, социалистический, только такой, за который боролись в революцию. Справедливый, простой, непримиримый и т. д.

В газетах пишут об этой жизни, но, мне кажется, нет ее в действительности».

«Все-таки ты чрезмерно мрачно и односторонне смотришь на жизнь, — возражаю я ему. — Конечно, в ней есть все, есть и то, против чего ты так горячо протестуешь, но видеть только это нельзя. Нельзя видеть в жизни засилье зла, засилье своекорыстных и грубых людей, это неверно. Я не знаю, как обстоят дела в вашем хуторе, но в общем это все-таки неверно. Поверь мне! В жизни есть много хороших людей, прекрасных работников — и с партийными билетами, и без них, — не видеть этого — значит обеднять и жизнь, и самого себя.

В жизни происходит борьба добра со злом, хорошего, советского, честного начала со всякими злоупотреблениями, безобразиями, и честное начало, рано или поздно, легко или трудно, но побеждает обязательно. В это нужно верить, к этому нужно стремиться и за это нужно бороться.

И к воле нужно стремиться, Саша! Я никак не понимаю тебя, чтобы остаться в заключении. Нет жизни вне жизни, нет жизни вне народа, в отрыве от общества, в изоляции от него.

Послушай мой дружеский совет. Зарабатывай себе досрочное освобождение, выходи на свободу и начинай работать. Только помни мой первый совет: чтобы бороться со злом, нужно быть самому чистым, как стеклышко. Трудом, поведением, жизнью заработать себе честное имя и тогда с полным правом выступать против любого бюрократа, против любого безобразника.

Тебе придется многое выдержать, перенести, но иначе нельзя. Поверь мне».

Так долго — больше года — тянулась наша дискуссия. Шла она с переменным успехом: Саша то соглашался со мной, то в чем-то возражал и снова соглашался, и тогда в его письмах появлялись светлые ноты: «Ваше письмо засияло солнцем во мраке моей души».

«Верите, я часто читаю газеты: о коллективах, о том, как люди беспокоятся за судьбу другого человека, и у меня невольно выступают слезы радости, что есть хорошие люди на земле. Побольше бы таких беспокойных людей, жизнь была бы намного прекрасней».

И вдруг опять:

«Вчера смотрел кинокартину «Добровольцы». На экране прошла глубокая жизнь людей. А куда уходит моя молодость, энергия, радость жизни? Почему я должен глушить ее, вместо того чтобы чувствовать душевный подъем? Какая польза, что я живу на земле? Зачем живу? Зачем рождался? Я в тупике и становлюсь равнодушным к себе.

Не сдаваться, не сломиться, бодрствовать и торжествовать хорошо тогда, когда знаешь, во имя чего жертвуешь своей юностью и жизнью. Стоять твердо, не идти на унижения и не просить прощения. Но когда этого нет, когда не знаешь, во имя чего страдаешь, это нелегко, но это вовсе не значит, что ты нытик и поддаешься дурному влиянию.

Ведь некоторые могут жить просто так, ни о чем не задумываясь, а другие думают, с мучениями, с трудностями, не находя ответа. Кажется, ищем того, чего нет».

«Если просижу все восемь лет, махну на жизнь рукой, буду бессмысленной пустышкой, жить отшельником вне жизни, пользоваться услугами любого зла. В последнее время не читаю ничего, что говорит о стремлении к хорошему, потому что сам не свой после прочитанного, ночь не дает успокоения, а еще больше раздражает. И, зная, что это нехорошо, я решил избегать этого мучительного состояния. Зачем этот озноб, заставляющий презирать самого себя? Поэтому тот другой мир я сознательно для себя закрываю».

Все это меня очень встревожило, и я послал ему только что вышедшую тогда отдельным изданием шолоховскую «Судьбу человека».

«Я не могу оставить без ответа твои последние письма. В них я услышал ноты, которые меня очень встревожили. В предыдущих письмах ты был бодрее, в тебе била мысль и ты (в чем правильно, в чем неправильно) о многом думал, у тебя чувствовались внутренние силы, являвшиеся основой твоего стремления быть человеком.

В последних твоих письмах я почувствовал какой-то надлом и потерю надежды.