Трудная книга

«Владимир Семенович Н. работал трубочистом, есть еще такие профессии в маленьких районных городках. Часто по характеру своей работы ему приходилось бывать в чужих квартирах и видеть, как живут люди. Возвращаясь домой, он в беседе с женой рассказывал, как обставлены комнаты людей разного достатка в жизни, и всегда находил разницу со своей комнатой, кстати всегда невыгодную для себя. Дальше — больше, и вот у него уже получалось, что работают эти люди меньше его, а живут лучше. И вот черная тоска и обида вкрались в душу человека. Он даже похудел от сознания того, что вроде бы обманут и осмеян. Жена испугалась: перемена в муже выбила ее из нормального жизненного русла, и ночами она горячо шептала ему на ухо: «Да успокойся ты, плюнь на чужое довольство. Чего тебе? Ведь жили мы так, почитай, двадцать лет без малого, питались, одевались. И дальше так же будет. Плюнь. Чего тебе?»

Владимир Семенович соглашался. Но ненависть к тесноте своей квартиры, к бедности меблировки, к какому-то обжитому кислому запаху все возрастала и возрастала. И в нем созрела решимость пойти в горсовет и просить другую квартиру. Выбрав время, так и поступил.

В горсовете с ним обошлись вежливо, выслушали и ответили, что при первой возможности, когда закончится строительство большого жилого массива, ему дадут новую квартиру, да и не только ему, а всем жильцам, которые размещены в том ветхом и темном здании, где он живет сейчас.

Владимир Семенович был доволен результатом разговора. Попрощавшись, извинился за беспокойство и направился к выходу. У дверей остановился, хотел сказать что-то еще, но услышал ехидную фразу, брошенную сзади в его адрес инструктором орготдела, присутствовавшим при беседе:

— Подумать только, трубочист захотел сидеть на диване, а? Это ли не идеальность времени?

Сначала смутно, но потом с яркой точностью была воспринята Владимиром Семеновичем эта реплика, совсем не обидная по словам, но ехидная по тону. Он не помнил, как вышел из горсовета и одумался только тогда, когда переступил последний порог и очутился на улице».

Так родился замысел преступления: в душе взволнованного, законно ищущего жизненного уюта человека неловкая фраза, пошлая насмешка глупого чиновника пробудили ненависть и звериный инстинкт. (Впоследствии он пытался убить этого инструктора.)

Вот и давайте думать о причинах и следствиях, об объективном и субъективном начале в цепи этих причин и следствий и о характере наших закономерностей. Как кажущаяся объективность обстоятельств зачастую оборачивается чистой субъективностью чьей-то недоброй и безответственной воли, а чья-то подлинная, но низменная субъективность может принимать вид самых объективнейших закономерностей и даже прикрывается ими: «война», «трудности», «трудности нужно переживать… не ворчать… не пищать» и т. д. и т. п. Будем думать!

Да, железной закономерности, порождающей преступность, в нашем обществе нет, и самые принципы, лежащие в его основе, исключают ее. «Мы знаем, что коренная социальная причина эксцессов, состоящих в нарушении правил общежития, есть эксплуатация масс, нужда и нищета их. С устранением этой главной причины эксцессы неизбежно начнут «отмирать». Мы не знаем, как быстро и в какой постепенности, но знаем, что они будут отмирать»[14]. И вот в этом смысле мы и можем говорить о ликвидации у нас социально-экономических, классовых корней преступности, ибо устранена ее главная, коренная причина — эксплуатация масс, их нужда, нищета и безысходность. Помните, у Некрасова:

В мире есть царь,
Этот царь беспощаден,
Голод — названье ему.

Теперь этой беспощадности нет, появились другие экономические зависимости и связи, другие следствия и, соответственно, другая психология.

Представим себе такой пример. В колхозе случился неурожай, жить стало труднее. Вызовет ли это обязательно, с железной закономерностью, волну краж и хищений? Конечно, нет! Если в колхозе честный председатель, готовый разделить с колхозниками возникшие трудности, если у него есть хорошая опора, крепкий и тоже честный актив, одним словом, если сохранились твердые моральные устои, то люди, в подавляющем своем большинстве, как говорится, подтянут ремешки и переживут беду. И наоборот, если в колхозе плохой председатель, окруживший себя пьяным активом, если кругом воровство и безобразия, да еще совершаются хвастливые приписки, то даже при урожае каждый будет тащить кто что может. Экономика превращается в психологию и уже в таком преломленном и преображенном виде действует на человека.

Как сейчас, помню разговор на лавочке, на бульваре Девичьего Поля в Москве, разговор с очень юной девушкой, которая, несмотря на это, только что вернулась из детской колонии, где она отбывала наказание за воровство. Там она получила профессию швеи, теперь готовилась поступать на работу и, преисполненная горячего желания смыть с себя позор преступления, рассказала о его истоках.