Трудно не понять Ничто, но множественная вселенная полна этого

— Будущее мчится быстро, и кто знает, что прибудет следующим рейсом.

Стоял дивный солнечный день. В высоком синем небе пели жаворонки. В такой

чудесный день хочется жить. Мокрист, желая подышать свежим воздухом, пружинистым

шагом вышел с территории предприятия вдоль железнодорожной колеи.

И в этот прекрасный день… вне поля зрения кого бы то ни было, за исключением

самого быстро шагающего Мокриста, на рельсах, по которым странствовала Железная

Герда, за поворотом, на маленьком уклоне, ведущем к станции, он увидел двух

маленьких… существ. Кролики, твердил ему здравый смысл, их в округе полно, даже

предприятие кишит ими. И на мгновение весь мир остановился, оставив его вращаться в

собственном маленьком мирке, отстраненно глядя на реальность.

Он видел основные ангары локомотивов и толпу пассажиров, а там, на колее,

находилось будущее железной дороги. В один прекрасный момент секунды стали

длинными-длинными, и Мокрист оказался единственным свидетелем этой ужасной

драмы. Это было похоже на странную игру в высокоскоростные шахматы,

разворачивающуюся перед его глазами.

А потом его ноги сами рванулись вперед, он бежал и бежал, задыхаясь от крика, к

двум детям, приникшим к рельсам ушами, потому что их вибрация была иногда такой

забавной и задорной, и громкой…

ПРЯМО СЕЙЧАС, ПРЯМО ЗДЕСЬ!

И… исчез…

Мокрист очнулся, что можно было назвать хорошим знаком. Сначала Железная

Герда была над ним, и он умер, но теперь он проснулся в белой комнате, где пахло

древесной камфарой и прочими дезинфицирующими средствами, острый и

обнадеживающий запах: материальное доказательство того, что у него, по крайней мере

еще есть нос; потому что ничего кроме этого он не чувствовал.

Некоторое время спустя едва слышные звуки стали громче, стали ближе и

сложились в слова, обнадеживающие и сердечные слова, которые кристаллизовались в

человека в белом халате.

— Ну, мадам, его состояние все еще колеблется, но температура падает, а

самочувствие улучшается. Он стабилизируется, и у него ничего не сломано и не

разорвано, за исключением отличной пары башмаков. Но я хочу сказать, мадам, что здесь,

в больнице, уже есть люди, готовые организовать фонд для покупки ему новых.

Мокрист сделал могучий рывок и пробился из бессознательности в здесь и сейчас

— место, где все болит. С положительной стороны, на него смотрела Ангела, а за ее

спиной маячил большой человек с отрытым лицом и в белом халате, чей вид позволял

предполагать, что он занимался жесткими командными видами спорта, когда был

помоложе, и с удовольствием делал бы это сейчас, если бы живот был поменьше и

бицепсы повнушительнее.

Жена пристально осмотрела Мокриста, словно проверяя, все ли его части на месте,

когда доктор схватил его за руку и прогрохотал:

71

— Кто-то сверху явно присматривает за вами, мистер Губвиг. Как вы себя

чувствуете? Как врач я должен сказать вам, что прыгать под поезд вредно для здоровья,

но проявление бездумной идиотской отваги заслуживает аплодисментов!

Доктор Лаун внимательно посмотрел на Мокриста:

— Вы же еще не знаете, что сделали,да, мистер Губвиг? Давайте посмотрим,

можете ли вы ходить.

Ходить Мокрист мог, но лучше бы не мог. Все его тело ныло так, словно его как

следует потоптали, но медсестры помогли ему удержаться в вертикальном положении и

бережно препроводили в соседнюю палату, в которой, как выяснилось, помимо шума

находились две семьи: плачущие дети и родители. Осколки прошлого встали на свои

места в памяти Мокриста, стали большими и ужасными, и он снова почувствовал дыхание

двигателя, проплывавшего над ним, пока он держал под мышками малышей. Нет, этого не

могло случиться, разве нет?..

Но настойчивые голоса говорили об обратном, а женщины стремились расцеловать

его и поднимали на руках свое потомтво, чтобы оно могло совершить то же самое, а их

мужья пытались в это же время пожать ему руку. Недоумение заслоняло окружающий

мир, как дым, а прямо перед ним стояла Ангела, улыбаясь той самой многозначительной

улыбкой, о которой знают только мужья.

И она продолжала улыбаться так, когда им удалось освободиться от счастливых

родителей и их липких детей.

— Ну что ж, дорогой, — сказала она, — ты не раз мне говорил, что жить без

опасности — все равно что и не жить вовсе.

Мокрист похлопал ее по руке:

— Ну, Шпилька, я ведь женился на тебе, так?

— Ты не мог устоять, да? Это как наркотик. Ты сам не свой, если кто-нибудь не

пытается тебя убить, или если вокруг тебя не разворачивается какая-нябудь драма, из

которой знаменитый Мокрист фон Губвиг ускользнет целым и невредимым в последний

момент. Это что, болезнь? Какой-то синдром?

Мокрист состроил кроткую рожицу, на что способны только мужья и щенки:

— Хочешь, чтобы я прекратил? Я могу, если ты захочешь.