Труп из Первой столицы

— Согласна… — смиренно опустила плечи Ирина. — Вы, пожалуйста, Морскому все это расскажите. Пусть он знает, что этот цвет меня скомпрометировал. Я предупреждала, что будет слишком вызывающе вульгарно и вызовет дурные кривотолки. А он заладил: все будут смотреть лишь на цвет волос, лицо вообще никто запоминать не станет… Его упрямство вечно нам приносит неудачи…

— Но в главном подозрительном моменте, Ирина, виноваты лично вы! — Ощущая, как все смутные подозрения вдруг превращаются в четкие и ясные картинки, Света почувствовала себя совершенно счастливой. — Ваше громкое «ох!» за дверью дома «Слова»! Оно мне все не давало покоя. Сначала, как вам того и хотелось, я думала, что охала мадам Бувье. Но если она так не рада гостям, то почему решила подать нам чай? Сказала бы просто, мол, Милена больна, лежит и не собирается выполнять никаких поручений… Да и голос этого «Оха» что-то мне напоминал. Потом, анализируя наш разговор с Эльзой Юрьевной, я вспомнила, что Милена якобы помогала ей разбираться с набором телефонного номера. Откуда барышне из Парижа знать, как работает харьковская АТС. Нигде в мире еще так не работают! А?

— Может, она была умная? Может, она почитала инструкцию…

— Дудки! В инструкции ничегошеньки не понятно! Если вам кто-то лично не объяснил, полдня точно угробите на разбирательства, — радостно сообщила Света. — И потом, вряд ли от знакомства Милены с инструкцией мадам Бувье вдруг начала бы охать вашим голосом… Я только сейчас вспомнила, кого напомнил мне этот, словно вышедший из киноромана, трогательный «ох»…

— Ох… — окончательно сдалась Ирина и пообещала, что расскажет все по порядку.

— Все началось четыре года назад, — она опустила глаза и заговорила быстро-быстро, то ли стараясь избавиться наконец от тяготящих душу тайн, то ли просто, чтобы поскорее закончился этот неловкий разговор с разоблачением. — Вы помните нашу авантюру с фуэте на Бурсацком спуске? Я танцевала, вы завлекали публику, валом валил удивленный народ и торжественный снег…

— Такое не забывается, — с ностальгией вздохнула Света.

— Оказалось, нас тогда снимали журналисты. В том числе иностранные. Пара снимков попала во французский журнал, и моя мать, имевшая на тот момент все основания считать меня умершей, узнала меня на фото. Забавно, что привычка пролистывать прессу за утренним кофе не оставила ее даже в Париже. Забавно и хорошо. Началась переписка. Нерегулярно, урывками, с очередной оказией через малознакомых иностранцев, посещающих Харьков, мы обменивались рассказами о нашей жизни. Ничего политического, разумеется. Но и этого хватило мне, чтобы понять, что жизнь в Европе хоть и тяжела, но несет намного больше света, чем у нас. Там можно работать в негосударственном театре. Воплощать собственные идеи, путешествовать… — Ирина запнулась и, искоса глянув на Свету, оборвала саму себя: — Можно, я пропущу эту часть? А то получается, что я вас за что-то агитирую. Это не так. Каждый сам знает, что для него лучше. Не слушайте меня…

— Буду слушать, — упрямо насупилась Света, в своей привычной манере и споря, и не споря одновременно. — Только вы говорите, пожалуйста, по сути. Итак, в последние годы вы тайно переписывались с французскими родственниками.

— Да, — улыбнулась Ирина. — Это я и хотела сообщить. А потом случилась беда с моей Ма.

Громкоголосую и строгую Ма — бывшую кухарку семьи Ирины, которая удочерила оставшуюся в охваченном гражданской войной Харькове хозяйскую дочку и растила ее после революции, — Светлана хорошо знала как большую шишку в жилкомовских кругах. «Большая шишка в переносном и буквальном значении!» — перешептывались Света с Колей, подшучивая над огромными многослойными прическами, которые неизменно сооружала у себя на голове председателька из жилкома. Надо заметить, что Ма была очень хорошей и ответственной. Помогала всем, кому могла, как и положено человеку, занимающему подобную должность. Ма все боялись и при этом любили, и, когда стало известно, что Ма умерла, Света искренне проплакала всю ночь.

— Знаете, мы ведь вообще не голодали два прошлых года, — внезапно переключилась на неизменно всплывающую сейчас в любом разговоре тему Ирина. — Ма, как уважаемый сотрудник и видный член партии, отоваривалась в спецраспределителях, Морской по долгу службы бывал на всевозможных банкетах, а я, как мы шутили, — «лучший контраргумент тем, кто горланит о скудности карточного пайка». В том смысле, что как балерина, не имеющая права располнеть и обладающая дурной наследственностью — мой отец был весьма грузным человеком, — в любые времена я ем совсем немного.

— Вы отвлекаетесь! — строго заметила Света. — Сейчас начнете рассказывать о зависти к коллегам, которым любые продукты не страшны, потому что «у них организм как будто создан для балета». Вы это мне уже когда-то говорили…