Trust me (СИ)

— Иногда приходится заниматься чем-то, от чего ты совсем не в восторге. В какую дыру я еще могу податься, если вышки у меня нет? Как и у тебя, впрочем, — Минхо хитро подмигнул другу, не отказываясь напомнить, что уровень жизни у них обоих явно одинаковый. Томас только успевал удивляться, насколько быстро меняются выражения на его лице: от чего-то печального до вполне довольного — за считанные секунды. — Н-н-у-у-у, и как сейчас твой вроде-бы-соулмейт?

Расправившись с книгами, они устроились за прилавком. Томас продолжил прятать взгляд от пытливо пялящихся на него зенок Минхо и все пытался отвлечься на что-нибудь стороннее. Выходило из рук вон плохо: смотреть на сетку записей с камер наскучило сразу, катать по столу ручки казалось слишком открытым способом избегать беседы… оставалось только раскачиваться на стуле, упираясь кончиками пальцев ног в дерево.

— Он не вроде-бы-соулмейт, а соулмейт, Минхо, который просто в это не верит, — Томас открыто проигнорировал недовольное «да как вообще можно в это не верить?!», последовавшее сразу за его словами. — Может, стоит позвонить ему?

— Моя теория о фотографии начинает приобретать смысл…

— Его боссу?

— Будешь выглядеть, как идиот, уже для двоих.

— А вдруг он заболел? На нем лица не было вчера, — Томас не верил собственному голосу, звучавшему до того обеспокоенно, что можно было подумать, будто в его семье случилось какое-то несчастье. Минхо интонацию друга тоже услышал и едва сдерживался от очередной колкости или шутки.

— Кто знает, Томас, почему он свалил от тебя. Не навязывайся лучше. Если вы и впрямь соулмейты, все сложится само по себе.

Напоследок Минхо сказал, что сходит за сигаретами в ближайший магазин и скоро вернется, и Томас этому даже обрадовался, потому что над многим все еще хотелось поразмышлять, а в обществе шумного, слегка скептичного Минхо с его необъемной фантазией на разного рода шутки это было практически невозможно. Стоило колокольчикам зазвенеть, а двери — отгородить азиата от внутреннего мира книжного, Томас откинулся на спинку неудобного старого стула и снова, как утром, вперил глаза в потолок.

« — Значит, если кто-то в тебя влюбится, но в итоге ты узнаешь, что он твой соулмейт, ты оттолкнешь его?

— Только если не влюблюсь в ответ.»

Казалось бы, все так просто — сблизься с Ньютом, стань ему близким другом, на которого он всегда может положиться, заставь его влюбиться в себя, а дальше все и впрямь покатится без необходимости постоянно подталкивать. Но это казалось абсурдным и неверным. И волнение, сомнения, тревожность — целый спектр не доставляющих никакой радости чувств — скапливались где-то в самом центре черепа и давили, давили, давили сверху на мозг. Подобным образом человека подвергали пыткам: сажали на стул в центре комнаты, а вода по капле плюхалась ему в одно и то же место на голове. Об исходе таких экспериментов Томас читал что-то, но не удосужился запомнить.

Нет. Он должен позвонить если не Ньюту лично, то в мастерскую, пока Минхо не вернулся и не перебил все желание. И это вовсе не попытка навязаться или привести в действие отвергнутый сразу же план по «насильному влюблянию» в себя блондина, это элементарное, дружеское беспокойство. Потому что Ньют хлюпал носом вчера и начинал даже кашлять немного. Он прошел несколько кварталов под холодным дождем и прячась от ветра под одной только тонкой кофтой. Пришел к нему, Томасу, чтобы согреться хотя бы самую малость, и с его стороны это, наверное, тоже было неким актом доверия, пусть и не имевшим романтической подоплеки.

А доверие значит достаточно много, особенно в случае с таким скептиком, как Ньют.

Томас сверлил глазами мобильный несколько минут, составляя в голове разные вариации будущего разговора и напряженно сжимая пальцы на ногах, но, в итоге не придя к однозначной картинке, напечатал номер с визитки, оставшейся после первого и последнего посещения мастерской. Смотрел на него, словно телефон мог считывать команды по глазам, вздохнул шумно — вобрал в грудь так много воздуха, что легкие, казалось, растянулись до размера футбольного мяча, — и стукнул сгрызенным ногтем по зеленому кругляшу вызова.

Гудки шли, как почудилось Томасу, неприлично долго, хотя на самом деле — не больше десяти секунд. Голос Гилмора раздался на другом конце: мужчина как будто кашлял, что-то ел и говорил одновременно, и потому уловить слова «Мастерская Старины Гилмора, чем могу вам помочь?» (ох уж эти названия, от которых так и веет Америкой годов этак семидесятых, музыкой в жанре кантри и долгими поездками на старых фургонах!) удалось с трудом и далеко не сразу. Дождавшись, пока кашель этот утихнет и перестанет раздирать барабанные перепонки, Томас на удивление спокойно, без явных ноток волнения, попытался объясниться:

— Это Томас, сэр. Я недавно к вам масло менять заезжал. Вы еще мне сказали…

— Да помню, помню я, что ты за Томас. Тот самый Томас, черт меня подери. Ты что-то хотел? — полученное от Гилмора определение «тот самый» заставило Томаса внезапно залиться краской и натянуть футболку до носа — лишь бы прогнать смущение.