И Ньют не знал, что можно на это ответить. Не знал, что вообще отвечают в таких случаях. Получилось только шумно сглотнуть и, не отрывая взгляда от Томаса, потянуться за колой. Напиток отныне казался безвкусным, только раздражающим горло, да и под столь напряженным взглядом пить было непростительно трудно.
«Спасибо», — вертелось на языке, не решаясь обратиться в слова.
«Спасибо, черт возьми».
Внезапно Томас отпрянул и засмеялся, будто до ушей его донеслась откуда-то очень забавная шутка. Еще удивленнее таращиться на брюнета Ньют уже не мог, и потому снова непонимающе нахмурился.
— У тебя лицо сейчас такое было, — Томас бросил в Ньюта попкорном, попав прямо в щеку, — как будто я признался, что на самом деле являюсь твоей бабушкой родом из Таиланда, которая сменила пол в тысяча девятьсот семидесятом.
— Ты этому у Минхо научился?
— Ага.
— Сразу видно.
День на глазах закатывался за горизонт вместе с солнцем. Было в последних и первых днях любого времени года всегда что-то особенное, даже если на деле все оказывалось чем-то совершенно обыденным и малоинтересным. Что-то, знаменующее или начало чего-то, может быть, нового, что нужно было постараться не упустить, или прощание с надоевшим и разрушительным старым.
Ньют поднялся, оправил слегка задравшуюся кофту, и направился к краю крыши. Сделав неуверенный шаг, вступил на невысокое ограждение и посмотрел вниз, ощущая, как кровь бьет по вискам, а ритмичное сердцебиение ощущается даже в кончиках пальцев. Отсюда, сверху, улица пусть и не выглядела совсем крошечной, как с верхушки Эмпайр Стейт Билдинг, но все-таки значительно уменьшилась в размерах.
Ньют подумал о пропасти. О том, что ждало его на самом дне.
Он вытянул вперед здоровую ногу. Честно признаться, он ждал, что кто-нибудь внизу заметит его, завопит, вызовет скорую или пожарных, чтобы предотвратить суицид, но людям, видимо, было не до парня, неуверенно стоящего на одной ноге на крыше многоэтажки. А вот если бы он упал, то внимания было бы гораздо больше.
Больная нога задрожала, а все тело опасно накренилось вперед — Ньют едва-едва удержал равновесие и успел приземлиться на обе, спрыгнув назад, за спасительное ограждение.
— Ты дурак? — голос Томаса буквально отвесил ему подзатыльник. — А если бы упал?
Ньют пожал плечами.
— Если бы страх меня останавливал, байкером я никогда бы не стал.
Томас поравнялся с ним и, не глядя даже на Ньюта, приложил тому руку к груди, подхватывая ладонью частое биение сердца. Ньют не нашел в себе сил (и желания) отстраниться или отмахнуться от прикосновения, к которым не привык.
— Боишься же, — с улыбкой заметил брюнет, опасливо вытягивая шею и глядя вниз.
— Ты тоже, — Ньют, не зная, за что или за кого именно боится Томас, повторил жест брюнета, положив свою ладонь тому на левую сторону груди и уловив ускорившийся стук. На вопрос «зачем ты это сделал?» он явно бы не смог ответить.
Странно. Очень странно. Стоять вот так, с одной стороны все еще соблюдая дистанцию и не давая рукам с датами прикоснуться, а с другой лапая друг друга. Ньют смущался самую малость, но и убирать ладонь не собирался. Томаса, видимо, мучили те же мысли. Чертово сердце колотилось, как отбойный молоток, и не останавливалось, а в правую руку билось точно такое же, практически удар в удар.
Ньют робко шагнул к Томасу, борясь с противоречивыми напутствиями внутреннего себя. Знаете, насколько оглушающими могут быть голоса в голове, которые, перекрикивая друг друга, внушают мозгу нечто абсолютно противоположное? Ты мечешься, мечешься, пытаясь понять, чего хочешь сам, и вместе с тем все больше теряешься и путаешься. Ньют заплутал меж этих двух голосов, но почему-то был уверен, что шаг за шагом выходит именно к тому, чего желал он сам. Сам, безо всяких наставлений.
— Томас?
— А? — прозвучало это с такой дикой дрожью в голосе, что Ньют засомневался, не слишком ли спешит, не слишком ли опрометчиво идет на поводу у навязчивых мыслей, что несколькими мгновениями ранее запудрили голову.
— Повернись сюда.
Дыхание Томаса стихло, хотя грудь его, как ощущал Ньют ладонью, вздымалась часто и неразмеренно, словно каждый вдох причинял брюнету невыносимую боль.
— Ты же не… — Томас закусил губу. Ресницы у него дрожали все чаще (Ньют не понимал, с чем это могло быть связано), а кончики пальцев сминали кофту Ньюта.
— Я же да.
Запоздалая усмешка Ньюта затерялась в совсем робком, граничащем с детской стеснительностью, поцелуе. Совершенно сбитый с толку Томас дрогнул, словно колени у него подкосились в одно мгновение, но потом подался вперед, настолько близко, что их ладони терлись друг о друга. Прикосновение губ Ньюта в эту минуту казалось чем-то неземным, ненастоящим, словно мираж посреди пустыни — ищешь оазис долгое время, и когда бежишь к нему, увиденному на горизонте, со всех ног, он внезапно исчезает, оставляя тебя наедине с бескрайними песочными далями. Он боялся, что секунду спустя очнется где-то в своей комнате с одним только миражом в голове.