Оба замолчали, вдыхая насыщенный пылью воздух. Ньют, закрыв глаза и обратив лицо к потолку, по всей видимости был готов уснуть прямо здесь и сейчас, не замечая, что край злополучного ящика по-прежнему болезненно впивается в спину, что больная нога начинает затекать и ныть, и что в желудке по звукам образовалось своеобразное жерло вулкана. Сил не хватало даже на то, чтобы подняться, дойти до машины Минхо и вытерпеть кратковременную поездку до дома. Сил, по правде говоря, не хватало ни на что.
Кажется, и Минхо, и Ньют поспешили радоваться приобретению мотоцикла — каждый из них догадывался, но лишь приблизительно, в упрощенных донельзя масштабах, что работы и возни с ним потребуется много; однако что работа эта, подпитываемая лишь странной одержимостью, окажется настолько трудоемкой и будет жадно забирать драгоценные, и без того не блещущие количеством часы, предназначенные для сна и личных нужд, не догадывался никто. Им не хотелось этого признавать, но Томас был вполне прав в своем абсолютном безразличии — мотоцикл действительно оказался драндулетом из драндулетов, пусть и поддающийся реабилитации.
Поскольку рабочее время никто не отменял, Ньют и Минхо приходили в мастерскую не к восьми, а к шести или половине седьмого и покидали ее не позднее восьми вечера. Нередко задерживались, вовлеченные в работу, до десяти и позже. Бывали и такие моменты, когда до дома добираться попросту не хотелось, и тогда они расстилали заранее купленные спальные мешки в комнате ожидания, запирали мастерскую изнутри на все засовы и ночевали таким образом. Все перерывы, свободные минуты, проскакивавшие в дни, когда чинить было особо нечего, уходили на ремонт старого мотоцикла. Для Ньюта положение вещей оказывалось даже серьезнее, чем для Минхо: к концу подходил третий месяц курсов, и оттого график блондина был забит постоянными практиками, зачетами и, соответственно, необходимостью постоянно что-то учить, повторять и оттачивать. Спал Ньют гораздо меньше Минхо и потому уже не первую неделю ходил на ватных ногах и с осунувшимся от недостатка сна лицом. А после того дня, когда Ньют отказался ехать с Минхо и направился домой своим ходом, он и вовсе вел себя на удивление молчаливо и держался отстраненно, словно чем-то тяжелым ушибленный, и Минхо все пытался выяснить, чем это могло быть вызвано, но Ньют всегда по-партизански отмалчивался.
Далеко не единожды их обоих посещало навязчивое желание бросить все, сбыть куда-нибудь доводящую до белого каления развалюху и забыть об этом, посчитав одной из ошибок молодости, но всякий раз представление о том, насколько крутым в итоге получится мотоцикл, вдохновляло парней еще больше. Помогал и Томас, который то и дело напоминал, что не простит им долгого и мучительного насилования своего мозга рассказами об этом чудесном транспортном средстве, если друзья все бросят. Числиться в списке причин негодования Томаса никому из них не улыбалось.
Поэтому Минхо и Ньют лезли из кожи вон во всех возможных смыслах, чтобы закончить с мотоциклом побыстрее: по мере приближения к финишу желание опробовать постепенно и кардинально менявшегося двухколесного железного коня становилось все сильнее, а под конец и вовсе действовало, как наркотик: опьяняло, вгоняло в работу и помогало не чувствовать никакой усталости. Правда, в этот вечер, когда осталось приложить лишь самую малость усилий, внести финальные поправки и получить наконец нечто, близкое к состоянию идеального, им так снова не особо казалось. Они снова провели в мастерской гораздо больше времени, чем положено по нормативам рабочего дня (считать перестали, когда цифры на часах начали отматываться дальше «7:00 PM»), и оба, уставшие до ломоты в костях, снова горели желанием плюнуть на все. Даже если осталось совсем немного.
— Ты точно хочешь его закончить? — в голосе Минхо — ни капли энтузиазма, одно голое раздражение и усталость.
— Точно. Нужно задержаться завтра и добить его уже, — Ньют, не обращая внимания на вырвавшийся у Минхо недовольный стон, подтянул к себе одно колено и положил на него голову. — Чтобы в воскресенье не открывать мастерскую и устроить тест-драйв. Не зря же мы с ним пыжились так долго.
Минхо согласно кивнул, потянулся за оставленной на складном стульчике пятилитровой бутылкой воды, в которой осталось меньше половины, и сделал несколько глотков прямо из широкого горлышка. Стерев с лица капли, он посмотрел на приоткрытую дверь гаража, пропускавшую тонкую полоску мигающего света внутрь. Город снаружи шумел, как разбушевавшийся пьяница: наступило время ночных дебоширов, клубов, разборок в темных переулках и всего прочего, что притаскивала с собой неумолимо приближавшаяся ночь. Нужно было закрываться и ехать домой, чтобы ненароком не влипнуть в какую-нибудь историю, достойную заведенного на тебя дела в полиции.