Царь-Север

Гости посидели у огня, поговорили с шаманом, с молодыми рыбаками и охотниками. Узкоглазые приветливые парни – сыновья шамана – собирались приготовить запеченное мясо. В земле была выкопана кубическая яма – сантиметров пятьдесят. В ней нужно развести огонь. Когда стены ямы прокалятся – жар удаляют. Берут кусок мяса, заворачивают в листья подбела и опускают в яму. Сверху кладут плоский камень, на котором снова разводят большой огонь. Часа на полтора.

Выслушав рецепт приготовления запеченного мяса, полковник поднялся. Комара на щеке раздавил.

– Мы так долго ждать не можем.

Шаман ничего не сказал, только пристально посмотрел на громадного полковника. Вздохнул, опуская глаза.

Ходидуб направился к вертолету, вдавливая сапогами мелкие камни в землю. За ним – художник, летчик. И вот, когда стали они подниматься на береговую кручу, к ним подбежал мальчик. Оттуда – от костра. Подбежал и дернул Мастакова за рукав. И что-то сказал по-эвенкийски.

Абросим Алексеевич состроил гримасу, означающую то ли недоумение, то ли удивление.

– Иван Гордеевич, я не знаю… – летчик остановился, покашлял в кулак. – Не знаю, как вы отнесетесь к этому, но я вынужден перевести… Шаман сказал, что вам к Сердцу Севера лететь не надо.

– Почему? – Полковник тоже остановился.

– Шаман сказал, что вы назад… кха-кха… Можете без головы вернуться.

Брови полковника поползли под фуражку. Он поправил козырек. Хотел нахмуриться. Потом махнул рукой.

– Что – голова? Лишь бы головка на месте была! – и расхохотался, довольный своей солдафонскою шуткой.

Но Мастакову было не до смеха. Он поежился, вспоминая что-то неприятное.

– В молодости у меня был странный случай, когда шаман вот так же… на Енисее…

– Упирёд! – продолжая посмеиваться, полковник похлопал Мастакова по плечу. – Некогда, батенька. Некогда.

Вертолет прошел на малой высоте, заставляя морщиться мелкие озера. Полярные березки, взлохмаченные вихрем, валились на бок и упрямо поднимались. Полковник, глядя на горы, на тундру, подумал: «Вот сюда мы с Лимоном стремились, но не дошли. Пешком сюда – бесполезно рыпаться… Ах, как страшно тогда подыхал Простакутов… Тьфу! Что это вспомнилось вдруг?»

Командир присмотрел площадку, и вертушка приземлилась во владениях таинственного Духа. Полковник – снова первый – вышел, придерживая фуражку. Посмотрел на белого каменного идола, напичканного золотом. Если верить молве.

Ходидуб, погрузившись в невеселые воспоминания, забылся и не обратил внимания: лопасти несущего винта не остановились еще. На ходу вытаскивая курево, полковник папиросу в зубы сунул. За спиной раздался страшный крик. Он обернулся – и увидел набегающую лопасть. И в следующий миг фуражка слетела на землю, а голова полковника – взлетела в воздух, зубами зажимая папиросу… Медленно, плавно вращаясь под облаками – как будто при съемке рапидом – всклокоченная голова бухнула оземь, подскочила и прокатилась по жесткой траве, по камням. Остановилась, и широко распяленными дикими глазами уставилась на Доброго Духа. Обливаясь кровью, могучий Ходидуб сделал еще несколько шагов. Постоял и, широко раскинув руки, обрушился навзничь – как срубленное дерево. Над головой загремела гроза. Дождь налетел. Туманы поползли…

9

И взрослые, и дети в тот ясный летний день могли заметить: над крышами Норильска, словно осенний листок, пролетел, качаясь, вертолет оранжевого цвета. Пролетел – чуть не врезался в заводскую трубу, о которой многие с гордостью твердили: самая высокая труба на континенте! Именно эта труба не давала спокойно спать заокеанским буржуям – газ долетал до Канады.

Едва не столкнувшись с трубой, вертушка, снижаясь, ушла за город. Там, над вершинами деревьев, Ми-8 покачался сухим листом и плюхнулся на мягкую болотистую почву.

На аэродроме уже заметили «пьяный» вертолет. Встревожились. В бинокль смотрели. После приземления никто не вышел из вертолета. Диспетчер, несколько раз пытавшийся связаться с вертушкой, сказал, что Мастаков не отвечает на запросы.

– Василий! Заводи! – крикнул начальник аэропорта.

Урчащий «ГАЗик» вперевалку пошел по болотным ухабам.

Проваливался, буксовал в мочажинах, в труху размалывая жалкие полярные кустики. Грязь летела на стекло. Добрались до Ми-8. Дернули дверцу. Закрыто. Заглянули в кабину – и ахнули. Экипаж без сознания.

Начальник аэропорта, свирепо сплюнув сигарету, крикнул шоферу:

– Монтировку!

– Что? Будем взламывать?

– Нет. Постучимся в гости.

Водитель показал чумазою рукой:

– Может, стекло разбить? В кабину влезть?

Посомневавшись несколько секунд, начальник ответил:

– Дорогое это удовольствие – стекла бить в вертолетах.

Багровея от натуги, шофер навалился на монтировку, зарычал от усердия. Раздался жалобный, будто живой, голос разорванного металла. Дверь покорежилась, набухла под монтировкой и неожиданно сорвалась с какого-то внутреннего запора. Открылась, громко бухнув – как из ружья. Водитель машинально присел, пропуская свистящую дверь над собой.

Начальник аэропорта сунулся вовнутрь. И отшатнулся.

– Твою-то маковку! – шепнул, бледнея. – Как, скажи, на войне побывали…