Царь-Север

– Я приземлился тогда на Полярной Звезде.

Шаровик поднялся и, сцепивши руки за спиной, стал ходить по квартире. Остановился. Засунул пальцы обеих рук – будто грабли – в серую копну своих волос. Пошевелил, потеребил длинное сено, свисающее на глаза. Вернулся к летчику. «Граблями» закинул волосы к затылку и сел за стол.

– Я верю вам, – сказал, чуть прищуриваясь и глядя прямо в переносицу Мастакова. – Верю. Но если бы я много лет подряд не занимался тем, чем занимаюсь, то, конечно… Вы были бы правы. Я сразу же подумал бы про сумасшедший дом. И так подумали все те, кому вы стали рассказывать.

– Да, я тогда лишь об одном попросил руководство. Чтобы Снежанке, моей жене, сказали, будто у меня образовалось срочное задание. Командировка. Что вернусь, только не скоро. Выпьете? – вдруг переключился летчик. – Нет? А я маленечко заправлю бензобак…

Из-под стола появилась початая бутылка водки. Руки Мастакова подрагивали. Под глазами – пухлые метки. «Крепко, видать, поддает!» – с легким сочувствием подумал Шаровик.

Закусывая дряблым огурцом и вытирая скривившиеся губы, Мастаков продолжил:

– Теперь вы понимаете, почему я никому не говорю, где мы были между взлетом и посадкой? Ведь мы взлетели сразу после трагедии. А приземлились – через семь с половиной часов.

– И в самом деле! – улыбнулся Шаровик. – Где вас, простите, черт носил?

Мастаков побледнел. Потянулся к бутылке. Шумно выпил, проливая капли на подбородок.

– В вашем вопросе – есть ответ! – Сказал угрюмо, отчужденно: – А теперь уходите. Что мне перед вами распинаться? Все равно не верите.

– Почему вы так решили?

– Логика. Элементарная логика сумасшедшего летчика! – Мастаков усмехнулся. – Человек вам говорит, что волей случая оказался на звезде, а вы – уфолог, профессионал с многолетним стажем, даже ухом не повели. Не спросили, что там да как? На звезде. Значит, вы подумали, хрен с ним, пускай звездит… А мне это не надо. Я бы с этим разговором никогда бы к вам в Москву не прилетел. И даже здесь – в гостиницу – через дорогу бы не перешел, чтобы с вами потрепаться на эту тему… Я как посмотрел на всех на вас оттуда… – Летчик руку поднял к потолку. – Скучные вы все ребята. Мелкие. Хоть уфолога возьми. Хоть уролога. Анализ мочи одинаков.

Шаровик уходил, озираясь на окна летчика. В душе у него творилось такое – хоть в дурдом иди и признавайся, что слетел с катушек…

13

Художнику полезны потрясения, если это, конечно, не потрясения на электрическом стуле. После бурных вышеописанных событий у заурядного Тимки Дорогина открылся «третий» глаз и он увидел мир в таком потрясающем цвете – фан-тастика…

Вечером, прогуливаясь по городу, он завернул на почту и позвонил в Москву. Из кабинки вышел, блаженно улыбаясь. И так, с улыбкою, дошел до Мастакова. Свет не горел у летчика в «иллюминаторе». И на звонок не открыли. Но художник не огорчился. Задумчиво пошел – посередине улицы. Кто-то проехал мимо, просигналил и басом облаял его. Художник посмотрел на голову косматого белого пса, торчащую из заднего окна легковушки.

– Брат! – весело крикнул Дорогин, прижимая руку к сердцу. – Прости! В чем был и не был виноват…

Мимо проехала другая легковушка, просигналила и обрызгала. И опять он, улыбаясь, попросил прощения. В эти минуты он был слишком счастлив для того, чтобы грустить или огорчаться по пустякам. Продолжая широко улыбаться, художник бродил по Норильску и думал, что этот город – самый лучший город на земле.

И в самом деле! Что за чудо – этот город за полярным кругом?! Город совсем молодой, но седой от метелей. Город вечной мерзлоты, вечных романтиков, авантюристов, художников, поэтов, мечтателей и просто охотников за северным длинным рублем. Что за чудо?! Каким таким невероятным образом Норильск под своим крылом собрал, соединил изящество Питера, отголоски и оттенки жарких бразильских карнавалов и убогость русских далеких деревень?! Этот город проклинали многие из тех, чьи кости потом оказались фундаментом. Этот город славили, боготворили. Его бросали к черту, садились «на крыло» и улетали к садам-огородам, к лазурному теплому морю. Забывали о нем – навсегда; занимались тихим размеренным хозяйством: растили картошку, хрен, который не слаще редьки. Гусей разводили где-нибудь в средней русской полосе. Валялись на песке и жарились до шоколадного цвета под заморскими пальмами, «давились» бананами… И вдруг – что это? как понять? – люди снова ехали сюда, летели, чтобы вновь оказаться причастными к Северу. Чтобы снова кутаться в пуховую шаль пурги. Снова торчать на каленом морозе, азбуку Морзе зубами выстукивать. И снова радоваться радостью ребенка, глядя на сияние одухотворенных северных небес… Блажен, кому открылась эта горняя цветастая улыбка Заполярья…

Художник пришел в гостиницу.

В коридоре возле двери его номера стоял Шаровик.

– А я стучу… Хотел узнать…

– Ну, проходите. Присаживайтесь. – Художник поставил пакеты на стол. – Очень хорошо, что вы пришли… У меня сегодня большая радость.