Царь-Север

– Это межгород… Снежанка! – Мастаков улыбнулся в трубку. – Да, Снежаночка, здравствуй, родная. Все хорошо. Продал. Кому? Век не догадаешься. Тимку Дорогина помнишь? Художник, да. Ему. Нет, почему – за бутылку? За две. – Абросим Алексеевич засмеялся. – Он говорит, что у него теперь денег море. Курвы не клюют. Да, разбогател. Слышала? По радио и телевизору? Нет, не ошиблась. Это он. Хорошо, передам, Снежаночка. И тебе привет. Вот он, рядом. В белом фраке с бабочкой. Фраер.

После разговора с женою Мастаков разволновался. Почесывая шрам на месте обручального кольца, зашлепал тапками, вышагивая по пустой квартире.

Третий тост – за любовь – выпили стоя, изображая из себя гусаров.

– Болеет Снежанка моя! – Губы у летчика дрогнули. Глаза затуманились. – Совсем нервы стали ни к черту после этой истории с головой…

Скрывая слезы, он опять маршировал по гулкой квартире. Тапок слетел с ноги, стоптанным днищем кверху перевернулся. Пустота под носком обозначилась – два ампутированных пальца.

За окном стемнело. Ранний снегопад, сверкающий неводом, неожиданно растянулся под фонарем, похожим на серебристую рыбину. Время было позднее, художник встал из-за стола.

– Значит, завтра оформляем купчую?

– Договорились. Продаю, и в тот же день – в Анапу!

– Эх, Анапа! Древняя Горгиппия! Отличное местечко, – вспомнил Дорогин. – Я там был, мёд-пиво пил с художниками. Сидят прямо на набережной. Под зонтиками. Малюют… А ты, Алексеич, на юге чем думаешь заняться?

Мастаков глазами показал на снегопад за окном.

– Начну белых мух разводить. Прихвачу маленько и вперед…

15

Вечером на следующий день сидели в ресторане «Берлогово». Отмечали покупку и продажу квартиры. Тиморей куражился, сорил деньгами. А Мастаков сидел – как на иголках; его смущала дороговизна подобных заведений.

Подошел солидный лощеный господин в черном костюме, в белой рубашке с бабочкой. Руки – жутковатые, уродливые. Зато на каждом пальце – изумруды, бриллианты, золото.

– Как вам у нас? – приветливо спросил у Тиморея.

– Как в раю.

– Очень рад! Приходите почаще!

Официант, повинуясь неуловимому знаку хозяина, принес фужеры с каким-то экзотическим зельем. Чиркнул спичкой, и фужеры охватило голубовато-ядовитым пламенем. Дорогин выпил, восхищенно крякнул. И Мастаков проглотил ароматную «шаровую молнию». Огонь, прокатившись по горлу, душу опалил шальным восторгом…

– Ух, ты! Что за хрень? – спросил летчик, округлив глаза.

– Ликер Б-52. Бомбардировщик, – сообщил хозяин, стоящий за спиной. – Ваш друг специально для вас заказал.

– Ты зря шикуешь, – неодобрительно сказал Мастаков. – Пойдем отсюда.

– Я ни копейки не заплатил. – Дорогин загадочно улыбнулся. – Ты ничего не замечаешь?

На стенах ресторана висели свежие работы Тиморея, стремительно входящего в моду. И в зале, и на кухне. И в бильярдной. И даже, пардон, в туалете. Везде… Абросим Алексеевич повеселел. И уже на улице сказал:

– Ты, Тимка, далеко пойдешь!

– Нет, я поеду. И ты со мной.

К ним подкатило такси.

Памятник хорошей погоде так никто и не поставил в заполярном аэропорту. С утра было промозгло, неуютно. Серым гусиным пухом лежали клочья первого снега. Ветер на крыше гремел, разговаривал языком жестяного листа. Народ скучал. Томился. В середине зала ожидания – рюкзаки, палатки, чемоданы. Группа молодых людей с открытыми приветливыми лицами. Паренек, не обращая внимания на суету, сосредоточенно глядел за окно, играл на гитаре и пел еще не отвердевшим голосом:

Любите, девушки, простых романтиков,
Отважных летчиков и моряков,
Бросайте, девушки, домашних мальчиков,
Не стоит им дарить свою любовь…

– Я уж думал, не поют подобных песен, – сказал Мастаков. И глаза помокрели.

Дорогин смотрел на летчика и удивлялся: как сильно он сдал за последнее время. Раньше в синих глазах отражалось бездонное небо, то и дело смотрел он поверх головы собеседника, а теперь все чаще взгляд роняет в землю. На посадку пошел легендарный пилот. Жизнь укатала пламенный мотор. И в голову художника полезла чертовщина: может быть, это их последняя встреча. Люди, отдавшие здоровье Северу, на материк нередко уезжают умирать. Так стоит ли барахтаться в полярных вьюгах, жить, как в шахтерском забое, в темноте бесконечных полярных ночей, терпеть мороз, кусающийся бешеной собакой?

Коротая время до самолета, зашли в кафе. И здесь Дорогин неожиданно услышал подтверждение своим печальным мыслям. Какой-то молодой чернявый хмырь в белом шарфике пытался доказать седому мужику, что здесь «ловить нечего». За границей – там, да. В Канаде, например. Человек, несколько лет проживший на канадском Севере, обеспечивает себя на всю жизнь. А здесь? Ау, Россия-матушка, услышь!

Во имя чего совершаются наши героические будни на Крайнем Севере? Чтобы потом уехать к Югу и благополучно сдохнуть под кипарисом или виноградною лозой?

Художник с летчиком переглянулись. Мастаков глазами показал на картину, висящую над головой раскипятившегося парня.

Абросим Алексеевич сказал: