Царь-Север

Прямо у двери на коврике, забрызганном кровью, лежала голова. Стеклянно смотрела – куда-то в вечность…

* * *

Происшествие это наделало шуму. Из Москвы приехала комиссия. Всех, кто в тот день находился в злополучном вертолете, стали допрашивать, подозревая в убийстве. Только ни один из тех, кого допрашивали, ничего вразумительного сказать не мог. У всех отбило память. Отшибло с того мгновенья, когда по земле покатилась окровавленная голова и над горами сверкнула молния…

В больницу к Мастакову приходил товарищ из московской комиссии. Какой-то Старшинович. Вкрадчиво уговаривал припомнить, что было после – после молнии.

– Гром. Что было? – тупо говорил Мастаков.

– А дальше?

– Не помню.

– А кто погрузил мертвое тело?

– Я не грузил.

– Да я не говорю, что вы… Я спрашиваю – кто? Кто это сделал?

– Не знаю. Я грузином не работал…

– Каким «грузином»?

– Грузчиком.

Старшинович терял терпение. Ухмылка шевельнула углы волевого рта.

– Странно. Никто не знает. Никто не грузил. И что же получается? Полковник сам пошел, поднял свою отрубленную голову, забрался в вертолет. Так, что ли, получается, по-вашему?

Мастаков болезненно поморщился.

– Это по-вашему так получается. А по-моему… – Мастаков что-то хотел сказать, но ухмылка московского гостя смутила его.

Абросим Алексеевич замкнулся; с ним теперь это случалось временами. Глаза потемнели, будто шторками отгородились. Губы плотно сжались.

Доктор на цыпочках подошел. Шепнул столичному товарищу:

– Извините, но ему трудно сейчас говорить.

Поправляя халат, внакидку наброшенный поверх пиджака, Старшинович покосился на доктора, погонял по скулам желваки. И – опять к Мастакову.

– Как же вы долетели до города? Как приземлились? Кто управлял вертолетом?

– Не знаю… Может, он?

– Кто – он?

– Царь-Север…

В палате зазвенела тишина. Московский товарищ посмотрел на доктора. Тот молча развел руками. Вышли в тихий светлый коридор. Постояли, глядя в окно. Старшинович седоватой головой кивнул на двери:

– Не симулирует? Что скажете?

– Не думаю. Впрочем, не знаю.

– Н-н-да… Ситуация.

Пошли по коридору. Московский товарищ остановился, что-то вспомнив.

– А художник этот? Тиморфей… Или как его? Где он? Можно к нему заглянуть?

– Можно. Только с ним еще сложнее…

– А что такое?

– Молчит. Будто язык отнялся.

Осторожно вошли в палату. Художник спал, отвернувшись лицом к стене. Врач посмотрел на Старшиновича и пожал плечами: дескать, ничего не поделаешь, пускай человек отдыхает. Дверь закрылась, и они уже направились по коридору на выход. И вдруг суровый Старшинович остановился. И, не говоря ни слова, резко пошел, а потом побежал в палату. Ворвался, сбросил одеяло с кровати художника. И отшатнулся. И хмуро сказал подоспевшему доктору:

– Полюбуйтесь! Еще один труп!

Под одеялом на кровати лежал… старый сухой скелет. Учебное пособие для студентов медицинского училища.

– Пособие это, – в недоумении сказал доктор, – стояло в соседнем кабинете под замком, а теперь…

– Под одеялом решило погреться, – желчно подсказал Старшинович.

– Интересно. А где больной-то?

– Это вы у меня спрашиваете?

– Нет, у него, – ответил врач, кивая на сухой скелет.

10

Странный художник – впрочем, не странных художников не бывает – был замечен на улицах города. Одетый в полосатую больничную пижаму, в стоптанные тапочки на босу ногу, он заявился в магазин «Мираж» и подмигнул продавщице, говоря стихами:

– Я весь день искал «Мираж». И не мог найти. Потому что он – мираж. Мать его ити…

Художник был трезвый. Когда он покупал холсты и краски, продавщица глазам не поверила – трезвый, а буровит черт знает что. И одет как последний алкаш подзаборный. Только глаза блестели невероятным блеском, говорящим о том, что в магазин явился – сумасшедший гений. Купив что надо, гений сел в такси и поехал к себе домой (он так и сказал таксисту). На квартире Мастакова гений какое-то время пахал как проклятый. Не ел, не пил. Только смолил сигареты. Потом – пустая пачка отлетела в угол. И он опять работал. На него, что называется, накатило. Когда холсты закончились, художник пошел на кухню. Аппетит проснулся. Там, на кухонном столе, по-прежнему лежала цветная бумажная скатерть – объявление о международном конкурсе изобразительного искусства… В доме было прохладно и художник – мимоходом – набросил на плечи шкуру полярного волка. И в таком прикиде он опять прикатил в магазин. «Гений! – теперь уже твердо сказала себе продавщица. – Слава Богу, не буйный». А он опять купил, что надо; аккуратненько оформил несколько своих работ: под стекло загнал, в багет затиснул. Съездил на почту и отправил картины по адресу, указанному на цветном объявлении.

На другое утро доктор заглянул в палату к художнику и увидел… шкуру полярного волка, лежащую поверх одеяла. «Что за чертовщина? То скелет, то серый волк…»

Доктор подошел и удивился ещё больше.

– Как? Вы здесь?

Больной зевнул, приподнимаясь.

– А где мне быть?

– А где вы были вчера?

– Здесь… под одеялом, – не моргнувши глазом, сказал больной.

– Как – здесь?

– Обыкновенно. Спал.

– Да как же «спал», когда под одеялом был скелет?!

– Это был мой скелет.

– А?