Царь-Север

Вольдемар Петрович Москалев, тот, что был постарше, поплотней, раскатисто расхохотался, приподнимая голову с пушистым редким волосом. Заколыхался двойной подбородок, тщательно выбритый, наодеколоненный. А второй чиновник – пониже, помельче – Мирон Марфутович Краснобай только сдержанно хмыкнул.

Мимо них прокатили резиновые старые колеса от грузовика, закинули в тёмное вертолетное чрево.

– А это зачем? – поинтересовался Москалев. – Для костра?

– Для охоты.

– Как это?

Пощипывая усики, Плацуха стал рассказывать.

Иезуитская изобретательность человека не имеет пределов. Обыкновенные резиновые колеса, сброшенные с вертолета, ударяясь о землю в середине оленьего стада, обретают убойную силу снарядов. Кругом ломаются полярные берёзки, трещат и разлетаются кусты. Взмывают к небу камни, словно птицы. Обезумевшее стадо, вылупив глаза, мечется в панике. Направо и налево хлещет кровь, дымными ручьями растекаясь по холодной земле. Кого-то из оленей смертоносные колёса гробят сразу, опрокидывая тушу вверх копытами. Кому-то переламывают ноги, отшибают рассоху рогов. Олень – только что гордый, быстрый – беззащитно и жалко лежит на земле, задушено хрипя и обрёченно перхая. Огромный бык с отбитым сердцем и печенкой, с оторванным куском дымящейся кожи, свисающей сбоку, через силу пытается поднять своё тело с земли – и не может. Сопливым стеклярусом роняя на грудь красную горячую слюну, олень, точно взывая к богу, крупными водянисто-слёзными глазами глядит в небеса, разломанные рукотворным громом. Олень смутно видит страшную грохочущую птицу, жутко свистящую крыльями. Птица вислозадо громоздится на берег. Из неё выползают какие-то чёрные муравьи. На двух ногах поспешно семенят к бездыханным, ещё тёплым оленьим тушам. Режут, рвут и мечут мясо по мешкам и волокут добычу в тайники, в заморозку.

Обрывая свой рассказ, Плацуха дверь закрыл.

– Ну, с богом! – прокричал он. – На взлёте всё равно не слышно ни черта!

– А долго нам лететь?

– Да мы вас мухой… – заверил Фукалов. – Доставим так, что вы и не заметите!

– Нет, хотелось бы заметить! – Москалёв сначала посмотрел на иллюминатор, а потом показал на фотоаппарат, болтавшийся на груди. – Хотелось бы даже кое-что запечатлеть на память.

– Без проблем! – заорал Плацуха, склоняясь над ухом чиновника. – Я вам покажу такие места – открытки можно делать! Честно!

«Канарейка» взревела мотором, ядовито и чёрно задымила откуда-то из-под хвоста, как будто загорелась от натуги. И скоро внизу всё быстрей и быстрей замелькали тонкие чахоточные ивы, разбитым зеркалом взблеснуло озерко, отразившее солнечный свет, на мгновенье выскользнувший из-под завесы дальних облаков. Лишайники крупными заплатами виднелись, мох, золотые россыпи морошки; живое пламя полярных маков; разноцветные травы, по камням забравшиеся на такую высоту в горах, где их припалило студёным утренником. Стали попадаться ёрники – полярные берёзовые «рощи», точнее, заросли карликовых берёз, прижившихся в основном на юге Великой тундры и на подходе к тундровым просторам, расстелившимся от Кольского полуострова до Лены-реки. Посмотришь с воздуха порою и охнешь, потрясённый: ох, до чего же ты просторна, Россия-матушка, живи хоть там, хоть тут, живи и не тужи, всем хватит места под солнцем, а на поверку-то выходит, что места много, а счастья мало…

Перекрикивая рёв мотора, надувая жилы на толстой шее, Плацуха повествовал, какие тут бывают подберезовики: в грибную пору в ёрниках можно сыскать подберезовик – хоть на голову напяль заместо шляпы. Гриб иногда вырастает выше самой березы, пустившей его на постой. Глядя на такое дерево, можно подумать, что ему не больше двух или трёх годков, но это заблуждение: низкорослым многострадальным полярным берёзкам, крученым ветрами, морозами жженым до коричневой корки, лет сорок уже, если не все пятьдесят.

Раздолье северных просторов ошеломляет, особенно с воздуха, и всегда наводит на «оригинальные» сравнения. Не избежал подобного сравнения и Плацуха, давненько прописавшийся на северных широтах:

– Здесь вам, товарищи, и территория Франции, и Голландия с Бельгией, и несколько Австралий. И всё в одной посуде, как шеф наш говорит.

Посмеялись.

– Надо выпить за российские просторы!

– Святое дело.

– Погодите, – остановил Москалев. – Сильно трясет. Прольем живительную влагу…

Внизу (где-то во «Франции» или в «Голландии») на сухой проплешине мелькнуло стадо оленей. Два быка, серыми кусками отколовшиеся от косяка, горделиво торчали на вершине каменистой гряды, созерцали зарю, кроваво подкрасившую горизонт за рекой, где самая высокая гора с копною снега на макушке подрагивала и представлялась оторвавшейся от земли, готовой приткнуться к небесным пределам.

Плацуха прокричал сквозь грохот:

– Может, колесо швырнуть?