Царь-Север

Прошлая жизнь – напрочь откололась от него. Тяжёлыми гранитными останцами лежала где-то вдалеке, за перевалами. И только в жутких снах порою оживало прошлое. Догоняло – душило. Болезненно бледнея, Зимогорин жутковато скрипел зубами, словно жевал морозную капусту; рычал, сипел клокочущим нутром. Покрывался крупнокалиберным потом. Руками и ногами дёргал – бежал куда-то и приказывал кому-то прикрыть его, рванувшегося в бой. Кто не знал про Афган, кто впервые ночевал с ним под одною крышей, – испуганно шарахались и думали, что у парня «тараканы бродят в котелке». Афганистан изломал его – и внешне, и внутренне. Бородою молодой охотник не случайно в тундре обзавелся, – шрамы спрятал. После войны улыбка стала – подрезанная, подштопанная докторами. Да и улыбался он нечасто после войны. Что-то мало стало причин для радости. Разве что вот эти ребята-избушата могли его порадовать порой, особенно когда босиком по озеру бежали. Первое время, когда Зимогорин только-только с ними познакомился – ох, как он боялся, чтобы не утонули. Заполошно размахивая руками, он выскакивал на берег Светлотая, мотор заводил – раза три или четыре было так. На середину озера лётом вылетал – спасать. А этим пострелятам только того и надо.

– А ну-ка, дядя, догони! – говорили они, похохатывая и ещё дальше отбегая по воде. – Догони!

Зимогорин сердился, ощущая себя одураченным.

– Я догоню, так ухи оборву!

– А вот и не догонишь! – дразнили избушата. – Не догонишь!

Глядя на эти весёлые, беззаботно-озорные, раскрасневшиеся мордахи, Егор, словно бы тоже впадая в детство, начинал смеяться, от берега до берега мотаясь на моторе до тех пор, покуда горючка не заканчивалась.

– Ну, не дурак ли ты, парень? – ворчал Духозим. – Тебе этой горючки на месяц бы хватило! А теперь? Как ты будешь?

– Ничего, как-нибудь… – виновато улыбаясь, говорил он и некстати подмигивал.

– Беда мне с тобой, Зимогорка! – снова брюзжал Духозим, поднимаясь. – Ну-ка, возьми, попей…

– А что это? – Егор понюхал кружку с отваром сухой травы.

– Шикша. Водянка.

– Да сколько можно? – Егор поморщился. – У меня изжога от неё!

– Пей, было сказано.

– Пей да пей! А закусывать чем? Рукавом?

Улыбаясь, Духозим отвернулся. И в то же мгновенье охотник – резким, коротким движением – выплеснул полную кружку в открытую дверь. И тут же сделал вид, как будто выпил – губы стал вытирать.

Вечнозелёный кустарник шикши, которую зовут ещё водянка, вороника, дорогая трава – кустарник, растущий на заболоченном берегу Светлотая – обладает многими лекарственными качествами. Шикша – по словам Духозима – в первую очередь незаменима при такой болезни, как эпилепсия. А кроме того – при бессоннице, при нервных истощениях… Первое время, начиная принимать отвар шикши, Зимогор отказывался верить в её целебно-волшебные свойства. Однако вскоре пришлось поверить. Сначала куда-то исчезли весёлые ребята-избушата. Сколько Егор не ходил кругом озера, сколько не заглядывал в самые укромные, потаённо-тихие места – нигде их не видно, не слышно, тех светлых сорванцов, с которыми жизнь охотника была полнее, краше. А вслед за этим – что особенно печально – куда-то пропал старик Духозим. В зимовье стало пусто, прохладно – несмотря на то, что печь топилась. И в душе у Егора стало точно так же пусто и прохладно. Дело дошло до того, что однажды охотник посмотрел на свой карабин и подумал… нет, не подумал, а словно бы шкурой почувствовал, что он в такой тоске, в таком запустении долго прожить не сумеет. Это может плачевно закончиться. И тогда Зимогор догадался, в чём дело. Он собрал сухие ягоды шикши, сухие травы, которые за лето приготовил – вышел за порог и выбросил на ветер.

– Вот так-то лучше! – сказал он сам себе и подмигнул. – Это не лекарство! Нет! Стрелять его ять! Это хуже отравы!

И вскоре после этого охотник снова был не одинок – сначала Духозим к нему вернулся, а потом ребята-избушата с новой силой стали озорничать, ходить на головах, словно почуяли свою безнаказанность.

4

Вертолёт с московскими гостями приземлился на гранитном гладком пятачке возле реки. Неподалёку всполошились тундровые куропатки – пёстро-коричневыми брызгами по сторонам разлетелись. За ручьём промелькнула семья головастых полярных сов, кочующих по тундре и высматривающих свою добычу: леммингов, куропаток и зайцев. Прозрачно-синеватая вода всколыхнулась под берегом, «вприпрыжку» побежала против течения, мелко-мелко заморгала вдалеке и сморщилась, будто живая, недовольная неожиданным визитом железной и вонючей птицы, вгоняющей в дрожь всю округу.

Фукалов и Плацуха засуетились, как заправские официанты. На поляне появился раскладной походный столик, бутылка дорогого коньяка, стаканы, закуска, салфетки. В разгоряченном моторе, остывая, пощелкивали в тишине железные суставы и сухожилия. Пичуга звенела в кустах.

– Это что за соловушка? – спросил чиновник с фотоаппаратом.

– Тундровая чечётка, – ответил Фукалов. – Хотя не уверен…

– А-а! – пошутил Москалёв. – То-то я смотрю: она не поёт, а пляшет на ветвях!