Царь-Север

Так было и сегодня ночью, когда Зимогору – он спал в городском общежитии – приснился ворон, грязным камнем рухнувший откуда-то с чистого неба и оказавшийся на белоснежном ослепительном путике: ни объехать, ни обойти. Делая вид, что собирается поправить брезентуху на прицепе, Егор затормозил, соскочил с «Бурана». Посмотрел по сторонам, стараясь не встречаться глазами с вороном. Озябшие руки потёр и, нарочито небрежно, неторопливо подойдя к прицепу, развязал мешок с мороженою рыбой, пахнущей глубинным озером. Хотел достать топор и построгать «полешко», дать строганины ворону. И вдруг Черныш откуда-то возник, раззявил пасть.

Как странно всё же действует сознание человека – так легко умеет раздвоиться и даже расстроиться.

Медленно пробуждаясь, охотник понял: ворон – это во сне, а Черныш – наяву. Кобель сначала заскулил, потом два раза гулко бухнул возле двери. Перевернувшись с боку на бок, Зимогор хотел цыкнуть, но только вяло шевельнул губами, а вслед за этим вздрогнул, распахнув глаза.

– Ворон? – спросил спросонья. – Покормил я ворона? Или нет?

Зимогорин, выходя из тундры, останавливался в рабочем общежитии, где всегда было полно разномастных бродяг: здесь тебе и романтики, здесь тебе и прагматики, и кого только нет…

Шахтёр Иван Красавин, будущий ударник коммунистического труда, скрипя пружинами в углу на кровати, приподнял косматую голову.

– Чего? – басовито прогудел. – Какой «воронок»? Что? Милиция? За кем приехали?

– Спи, земляк. Извини, мне приснилось.

– Заснешь тут! – Красавин зевнул, закуривая. – Кобель твой скулит и скулит, извелся на г…

– Черныш не привык к золотым унитазам. Не то что городские шавки! – Егор оделся. – Пойду, прогуляюсь по свежему воздуху.

– Давай, давай, – насмешливо сказал Красавин. – Только форточку закрой и возьми противогаз – вот там, под койкой.

– Какой противогаз?

– СИЗОД называется, – ответил шахтёр как на экзамене. – Средство индивидуальной защиты органов дыхания.

– Зачем? – Зимогор принюхался, остановившись около форточки – в комнате пахло сернистым газом. – А-а! Вот оно что! Как вы тут живете? – Он поморщился.

– А вот так и живём, – покорно откликнулся шахтёр. – Как в Бухенвальде.

Зимогор закрыл фрамугу с надтреснутым стеклом, криво заклеенным полоской пластыря. Вывел собаку во двор и, опуская голову, мрачно посмотрел на первый снег, яичной грязной шелухою хрустящий под ботинками.

На окраине города густо дымили трубы комбината, порождая грибы-облака такой чудовищной величины, словно бы в той стороне только что взорвали атомную бомбу. Медленно раскручиваясь в небе, облака растягивались – размазано ползли по чистым небесам. Густо воняло сернистым газом, который тут старались выбрасывать ночами – втихушку выбрасывали, по-партизански, потому что всякий раз нормы выбросов были завышены. Да если бы даже эти нормы соответствовали нормам, прописанным на бумаге – всё равно не легче было бы ни человеку, ни заполярной природе. От этих «атомных» выбросов год за годом медленно, но верно умирали тайга и тундра – дымный шлейф растягивался на сотни километров. А, кроме того, сернистый газ, попадая в туман, превращался в ядовитый аэрозоль. Перелётные птицы – это охотник знал от учёных, работавших в заповеднике, – многие птицы, наталкиваясь на дымный «барьер», становились калеками. И такими же калеками и уродами становились многие травы, цветы, лемминги и полёвки. И очень горько было осознавать правоту профессора Усольцева, убеждённо говорившего о том, что рано или поздно этот страшный советский молох после себя оставит – только мёртвый марсианский пейзаж.

– Черныш! Как там, у дяди Хэма? – спросил охотник, грустно глядя в глаза собаке. – Человек – не бог весть что рядом с замечательными зверями и птицами…

Сердце, отравленное газом, заколотилось сильней и тревожней обычного. И Зимогору вдруг подумалось о том, что сердце человека – начиная с первого удара – неумолимо движется к последнему удару. И точно так же – сердце человечества. Если представить горы срубленных лесов и вообразить, сколько было вверх дном перевёрнуто целинных и залежных земель… Если иметь в виду опустошенные золотые жилы, варварски вытянутые из глубины; если вспомнить многочисленные шахты, откуда днём и ночью вынимают уголь, а где-то уже подчистую вынули… Если вспомнить о миллионах кубометров нефти, которую люди годами качают по трубам, жадно сосут, как вампиры… И если ещё сюда же присовокупить сотни других таких же «добрых» дел – в результате всего этого получится картина апокалипсиса. Хочешь верь, хочешь, не верь, но сердце человечества стремительно идёт к своему последнему удару, к своему инфаркту в размерах мирозданья. И это – увы! – неизбежно. Скоро наш Творец поставит свечку за упокой когда-то процветающей планеты, небольшой, но прекрасной планеты с чарующим названием – Земля.

15

Первый снег растаял – погодка пока ещё держалась. Хотя держалась – на волоске, на той паутинке, которая время от времени пролетала над выстывшим пространством тундры, где воздух по утрам уже вызванивал слюдяными льдинками на реках и ручьях.