Царь-Север

– Нет. Был бы я один, другое дело. А то ведь семья… – озабоченно сказал Зимогор.

– Далеко? – спросил сосед. – Семья-то?

– Здесь.

Мужик закашлялся от дыма и удивлённо посмотрел на него.

– А где это – здесь?

– А вот… Мы же все вместе пришли к тебе! – Зимогор с улыбкой за печку посмотрел. – Ребята-избушата здесь. И Духозимыч. Куда их бросишь? – Парень глубоко вздохнул. – Мы привыкли вместе, нам хорошо…

«Да и мне, пожалуй, будет хорошо, если ты поселишься – как можно дальше!» – подумал сосед, пугливо покосившись на Егора.

Неожиданно засмеявшись, Зимогор похлопал соседа по плечу.

– Да ладно, что ты, в самом деле? – сказал он, натягивая полушубок. – Шуток, что ли, не понимаешь? Спи, ложись. А я схожу, звёзды посчитаю.

* * *

Луна всю ночь горела над Светлотаем. В небе на далёком берегу рисовалось подобие радуги. Бог знает, что это было на самом деле! Может, радуга ночная только чудилась? А может быть, и в самом деле зарождалась – в лучах изумительно яркой луны, в серебристом крошеве первых снежинок, сыпавшихся из рукава полярных промороженных небес? Скорей всего, что так. Север – волшебник, Север – чародей, и в рукаве, и за душою у него – запасы великих чудес.

Там, где пирует пурга

1

Телеграмма была из Мурманска. «Срочно приезжай. Нашёлся». Что это значило? Последние полгода художник Тиморей Дорогин предпринимал особенно активные попытки отыскать отца, Антона Северьяныча, который в свою очередь искал призрачную Гиперборею – полярную прародину людей. Правда, не было твёрдой уверенности в том, что отец живой. Может быть, где-нибудь в тундре, во льдах пропал навеки, вот и вся Гиперборея. И вдруг – телеграмма. Молния с красной полоской. С подписью профессора Усольцева.

Художник обрадовался, получив эту весточку. Дела у него к тому времени «в гору» пошли, деньги водились, и он полетел, не раздумывая.

Стоял сентябрь. На Кольском полуострове было ещё солнечно, приветливо. «Как-никак родная вотчина солнечного божества по имени Коло!» – вспомнил художник и тут же подумал: – Заполярье заполярью – рознь. В Норильске теперь уже дубарно. А на Диксоне, там вообще караул…»

Мурманск удивил его. И прежде всего – удивил своей непохожестью на заполярный город. Может, через пару, тройку месяцев тут будет кутерьма из ветров и метелей, а пока – и в садах и в заливе – тишь да гладь, да божья благодать. В садах рябины рдели, радуя глаза богатыми оттенками свинцового сурика, бронзы, киновари и охры. Тополь губастыми листьями шептался с берёзой. Трава прижухла, но ещё смотрелась бодренько. «Тут нету вечной мерзлоты, вот что главное! – Тиморей улыбался, поглядывая по сторонам. – Хорошо, что я тулуп не прихватил и валенки с могучими галошами!»

Квартира профессора Усольцева находилась на какой-то желтовато-зелёной покатой горе. Дивный простор открывался – туманная дымка залива, усыпанного золотыми блёснами. Силуэты пароходов, словно прорисованные светло-серым грифелем.

Профессор Усольцев оказался крупноголовым костлявым стариком с белой бородкой, в пенсне, что делало его похожим на Чехова, тем более что профессор пописывал и печатал книжки, правда, не художественные.

– Читал, читал! И даже конспектировал! – с порога сообщил Тиморей, обнимая Усольцева, знакомого по фотографиям.

Никанор Фотьянович смутился.

– Эти книжки до добра не доводят! Батька твой, видишь, начитался и это… Отправился искать Гиперборею. – Профессор сделал широкий жест. – Проходи, присаживайся, Тима.

– А батя где? Он разве не у вас?

– Проходи. Сейчас я расскажу…

Жили Усольцевы скромно. Стеснённо. Виктория, жена профессора, накрыла нехитрый стол. Наливочку выставила – розовато-бледная вода на седьмом киселе. Тиморей покрутил колёсики кодовых замков на дипломате, достал бутылку дорогого коньяка цвета «спелой осени», как сам он этот цвет определял. Колбаса на столе появилась, икра, кальмары, сыр и шоколад…

– Шикуешь? – Покосившись на бутылку, профессор поправил пенсне. – Боюсь, что в горло не полезет…

– Почему? Хороший коньячок.

– Шибко дорогой.

Гость улыбнулся.

– А я, грешным делом, привык. Ну, со свиданьицем! Давно уже к вам, на Мурман, собирался…

– Это хорошо, что прилетел, – сказал профессор, но как-то так сказал, что особой радости в голосе не чувствовалось.

Уловивши эту интонацию, Тиморей не выпил, а только пригубил и отодвинул рюмку. Зато профессор с каким-то не профессорским отчаяньям опрокинул рюмку в рот и молча стал закусывать, интеллигентно оттопырив мизинец, блестевший перламутром аккуратно стриженого ногтя.

Художник не вытерпел:

– Где батя-то? – Он встряхнул плечами. – Где наш Дед-Борей?

Профессор вилку отложил и перестал жевать. Черно-синяя дробина икры, забытая на верхней губе, задрожала – капнула на белую скатёрку.

– Беда с этим Дедом-Бореем! – Профессор пальцем поддел икринку и машинально сунул в рот. – Даже не знаю, как сказать.

Тиморей заерзал на табуретке – заскрипела.

– А что с ним? Где он? – Художник нахмурился. – Вы же написали – приезжай, нашёлся…

Вздыхая, профессор поднялся. Взял пачку сигарет – на подоконнике.

– Ты не был в нашем морском порту?

– Нет. Сразу к вам…