Царь-Север

– Красота! – Художник неожиданно стал собираться. – Ну, я пойду, не буду вам мешать.

– Куда? – удивился Усольцев. – Оставайся, ночуй. Что ты, Тима, как неродной?

– Я в гостинице переночую.

– Дорого! Ты что, богатый?

– Да, я не бедный родственник, – улыбнулся Дорогин.

Выпили на посошок.

– Ох, Гиперборея, Гиперборея! – Профессор бородёнку почесал. – И зачем я только говорил ему? Век не прощу себе…

– Вы-то здесь причём?

– Ну, как – причём? Это ж с меня началось. Я тогда был молодой, заводной. Я очень сильно тогда болел Гипербореей! Всё готов был бросить, как батька твой, чтобы пойти искать далёкую полярную прародину.

– Так почему же не пошли?

Никанор Фотьянович посмотрел на книжные стеллажи – от пола до потолка.

– В том-то и дело, что искал. И до сих пор ищу. Только нам, писателям – ты уж извини, что я так громко… Нам проще. Мы на бумаге ищем. Мы перышком свои раскопки делаем. Теоретически. Почему я тебе и сказал, что книжки до добра не доводят… У Байрона есть одно резкое откровение. В свободном переводе звучит буквально так: «Наука – это передача незнания от одного неуча к другому!» – Никанор Фотьянович снял пенсне, протёр и посмотрел как будто новыми глазами. – Растрепался я что-то. Извини старика. Звони и заходи, будем рады.

– Хорошо. Обязательно.

В прихожей профессор обнял Тиморея.

– Какие, кстати, планы у тебя? Надолго? Может, в Русскую Лапландию со мной поедешь? Есть возможность. Один человек отказался, я только вчера узнал…

– Соблазнительно. – Дорогин задумался. – Только вот в Питере выставка…

– Жалко. Ну что ж, приятно было познакомиться с новым родственником.

– Я тоже очень рад. Надо будет в следующий раз сделать ваш портрет. Натюрморду, как сказал один большой знаток искусства…

* * *

Через полгода профессор Усольцев позвонил в Петербург и сказал Тимохе, что следы «окаянного Деда-Борея» нашлись.

– Где? – обрадовался Дорогин.

– Бери бумагу, карандаш. Записывай…

Вскоре после этого звонка Тиморей стал сворачивать свои прежние планы. В Петербурге лето начиналось. «В прошлом году тут было до тридцати восьми! – вспоминал Тиморей. – Не дай бог и в этом так же припечёт! Так что самое время – рвануть на Север. Батю не найду, так хоть проветрюсь. Да и квартиру там давно пора проведать. Надо заняться ею. Продам, наверное. А зачем она стоит, пустует бестолку?»

2

Грандиозный размах Крайнего Севера, который всё время хочется назвать бескрайним – заряжал художника азартом, надеждой и верой на открытие каких-то новых, доселе невиданных красок и оттенков, способных колдовать и чаровать, хотя бы частично передавая колдовство и очарование этой суровой земли, хранящей в себе вековые загадки и тайны, связанные с молодостью нашей планеты, с легендарной или вполне реальной Гипербореей.

С высоты – в иллюминатор самолёта – недолго довелось полюбоваться северным размахом. Несмотря на то, что полярное лето было в разгаре – ветер с дождём хлестал в аэропорту. А потом вообще была «тёплая встреча» – снежная крупа свинцом ударила. Правда, через несколько минут солнце выглянуло в дырку среди туч и облаков, плутовато улыбнулось и пропало.

Тиморей поехал на свою квартиру, по дороге купил презент для старушки-соседки, которая за квартирой присматривала. Помылся в душе, приготовил поесть, хлопнул рюмку коньяку и позвонил по телефону, номер которого дал профессор Усольцев. Телефон молчал.

А солнце тем временем всю квартиру залило половодьем яростного света – окна выходили на солнечный простор. И это показалось добрым знаком. Жмурясь, будто сытый кот, и мурлыча песенку насчёт того, что «мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним», Дорогин прифрантился: чёрный костюм, синевато-белая рубаха, галстук с бриллиантовой заколкой, в сердцевине которой перекатывалась капелька золотого света.

Он поехал по адресу, продиктованному профессором. Поднялся. Позвонил. «Глухо, как в танке!» Дорогин потоптался на площадке возле железной двери. Позвонил опять. Нет, бесполезно.

Остаток дня провёл он в беспечном и расслабленном шатании по городу, заметно изменившемуся после развала Советского Союза. Центральный проспект ещё хорохорился, выставляя напоказ крашеные старые здания, исполненные в духе сталинской эпохи – могучие, обвешанные многопудовым изяществом, грозившим перерасти в архитектурное излишество. А если дальше отойти – хоть влево, хоть вправо от центрального проспекта – открывались печальные зрелища. Во дворах много мусора, среди которого попискивали крысы. Там и тут возле подъездов стояли металлические железнодорожные или морские контейнеры трехтонники и пятитонники – люди грузили свой скромный скарб, собираясь уезжать «на материк». Изредка попадались многоэтажные брошенные дома – окна повыбиты, чердаки набекрень.