Царь велел тебя повесить

Не пропади у Кайриса его минойская игрушка с быками, я не пошел бы ее искать, гонимый неясным чувством вины (хотя даже в руки ее не брал), и не забрел бы на второй этаж, в спальню мертвой старухи, и не увидел бы кудлатого Армана Марселя, старого вильнюсского знакомца. Отчетливо помню, о чем я думал, когда стоял там в заставленной рухлядью комнате и смотрел на фаянсового пупса, сидящего на комоде, свесив розовые ноги. Так вот кому она послала своего заколдованного вестника. Как же я сразу не понял, что это Кайрис? Представлял себе какого-то пижона из Школы искусств или оперного тенора из соседнего двора, который вечно ставил машину поперек парковки. Да кого угодно представлял, любого Männchen, способного довести двух девчонок до белого каления, но – Кайрис?

На следующее утро он постучался ко мне в полдень, говорил что-то про завтрак, улыбался, но я ничего не слышал, я смотрел, как он стоит там в дверях, не решаясь войти, видел, как двигается его кадык, как шевелятся губы, и думал, что не хочу его смерти. Я еще не знал, чего я хочу. Одно я знал точно: надо уезжать. Быстро. Чтобы не вышло хуже.

В ту ночь, когда я видел Габию в последний раз, мы занимались любовью, а потом она заснула. Вернее, мы пытались заниматься любовью. Я набросился на нее, будто голодный на горбушку, вертел ее по-всякому и сам удивлялся своей жадности, но стоило мне стащить с нее трусы и увидеть рыжеватую шерсть, как – kwatz! – отвращение забило мне горло. Утром я оставил на столе пачку десяток, последнюю заначку, захлопнул дверь и уехал в аэропорт. Больше я ее не видел. Вильнюсский протерозой кончился, и начался разлив морей и континентальный дрейф. К слову сказать, меня всегда удивлял тот факт из истории Земли, что, когда Пангея распалась на две части, впадину между ними заполнил океан под названием Тетис. В переводе с литовского это означает отец, вернее папа. Ни разу в жизни не произносил этого слова, даже смешно.

Мой отчим был не из тех, кого можно назвать папой. Глаза у него были бледные и неподвижные, словно у игрока в покер, а руки проворные, будто у старой шляпницы. Этими руками он вырезал ключи, сотни, тысячи железных ключей. А я смотрел и учился, попробовал бы я не учиться.

Мать боялась его до смерти, по ночам он заставлял ее верещать по-птичьи, а я ворочался за стеной, слушая, как долбится ее голова о спинку кровати. Кайрису я ничего не рассказывал, он завидовал тому, что у меня отец, а у него какой-то приходящий доктор, вечно пьяный, не помню фамилии. Однажды Кайрис попал к нам на обед и так пялился на мою замученную мать, что я начал пинать его под столом ногами. Повезло ему, что отчим был голоден, глодал свиное ребро и ничего не заметил.

Зое

Знаешь ли ты, что Аверинцев посоветовал даме, сетующей на то, что приходится писать «бог» с маленькой буквы: «А вы ставьте „Бог“ в начале предложения». Когда я вспоминаю здесь о Зеппо, мне хочется писать его имя с маленькой буквы, потому что это не имя, а имя существительное. Такого зеппо встречает любая женщина, будь она хоть семи пядей во лбу, зеппо – это не тот, кого ты любишь, не тот, которому рожаешь детей, а тот, кого больше всего боишься потерять.

Представь, что у тебя в мастерской остался тюбик краски на все про все, – кому ты разрешишь подложить его под ножку стула, ни слова не скажешь и будешь молчать, закусив губу? Бесполезная растрата всего, что у тебя есть, внезапные исчезновения, грязные трюки в постели, громкое пение в душе, серые бесстыжие глаза, чистые, словно ручей с черными камушками на дне, – вот что такое зеппо.

Перед тем как выставить меня из дому навсегда, Зеппо повез меня в Ронду, это недалеко от побережья, испанский городок, где до сих пор проводят корриду. Раз в год туда съезжаются тореро, чтобы помахать накидками, расшитыми стеклярусом, я примеряла одну такую – ночью, когда никого не было, только сторож, мы двое и бутылка анисовой водки.

Сторож был приятелем Зеппо и пустил нас ночевать, предупредив, что трогать ничего нельзя, мол, все ужасно ветхое и держится на честном слове. Одежда, между прочим, поразительная, ее как будто на кукол делали: куцые курточки, штанишки в облипку. Когда он открыл витрину и дал мне примерить костюм знаменитого Гузмана с розовым галстуком, я его даже застегнуть не смогла, зато мне подошло платье кавалерственной дамы, а веер хрустел, будто вязанка тростника. В темноте арена казалась необъятной, я танцевала на песке, а Зеппо бегал за мной, надев голову быка, потом ему пришлось вымыть голову под краном, потому что волосы пропахли какой-то эфирной дрянью.

Утром Зеппо посадил меня на ночной автобус, сказал, что скоро приедет, сунул мне в карман какую-то вещицу и попросил хранить как зеницу ока. Подарок оказался античной пряжкой, я завернула ее в платок и держала все время при себе. Когда у меня появился дом, а в нем комод, я положила вещицу в комод, но однажды она оттуда исчезла, как исчезало многое в этом доме, полном тайников. До сих пор жду, что она вернется сама, будто цыганский перстень.