Царь велел тебя повесить

– Это он просится в изолятор, чтобы на мягком поваляться, – сказал сержант, отвернув кран до отказа. Толстая струя ударялась о латунные пепельницы, сложенные в раковине, я сам сложил их туда за день до ареста, а сполоснуть не успел. Еще воды. Еще.

Двенадцать лет назад я ходил по коридору мимо двери, за которой лилась вода, – будто Френсис Дрейк, услышавший звук своего барабана. За дверью была голая тетка, и мы были дома одни. В полдень мать побежала на базар за маком для кутьи, а Зое пошла в ванную. Минут через десять я постучал в дверь и сказал, что порезался, что мне нужен спирт или одеколон, сию минуту, срочно. Дверь открылась не сразу, но все же открылась. Влажное облако жара выплыло в коридор, тетка, завернутая в голубое мамино полотенце, стояла в дверном проеме и хмуро смотрела на меня.

– Спирт есть на кухне, – сказала она. – Покажи мне, где ты порезался.

Я отодвинул ее, вошел, закрыл за собой дверь, прислонился к ней и медленно оглядел тетку с головы до ног. Зое села на край ванны, дальше идти было некуда. Теперь я думаю – почему мы оба молчали? Мне так хотелось увидеть ее голой, что я потерял дар речи и весь превратился в глаз: так галльский бог сна отрастил себе оленье ухо, чтобы лучше слышать молитвы смертных.

Ванна переполнилась, и вода начала с хлюпаньем втягиваться в отверстие перелива. Я знал, что отверстие не слишком надежное, и если вовремя не выключить воду, она снова протечет в библиотеку профессора Бейнорюса, жившего под нами. В прошлый раз это случилось, когда бабушка забыла завернуть кран, и нам пришлось сушить книги Бейнорюса феном для волос, а за некоторые даже заплатить. Честный сосед назвал не слишком высокую цену, хотя я знал, что словарь Вильямса и Упанишады он вряд ли себе достанет, а они размокли до полной мокши, что на санскрите означает освобождение.

Я придвинулся еще ближе, наши колени соприкоснулись, Зое сидела тихо, будто лиса в капкане. Я резко потянул за край полотенца, оно упало на пол, обнажив маленькую правую грудь и два зубчатых розовых шрама вместо левой. Опустив глаза, я увидел мокрый клочок волос, похожий на лисье ушко, но тетка даже не пошевелилась, чтобы прикрыться. Шрамы были странной формы, как будто ее дважды ударили в грудь острой шестеренкой.

– Ну вот, – вздохнула она, – теперь ты знаешь. В прошлом году.

– Больно было? – спросил я, протягивая руку, чтобы дотронуться.

Тетка не ответила, она смотрела через мое плечо, приоткрыв рот, ее темные зрачки расширились и заполнили радужку целиком. Я обернулся и увидел, что дверь ванной комнаты открыта и в ней, будто в высокой портретной раме, стоит мать. В руках у матери был сверток, пахнущий жженым сахаром, на черном лисьем воротнике таял снег, а на лице быстро замерзали глаза и рот.

Лютас

Люди, с которыми мне приходилось иметь дело, платили деньги за то, что никто не хотел совершать с ними даром, они были некрасивы, стары и безнадежны. Следы склейки были у них повсюду, даже в голосе. Когда я вынырнул из подлой телесной работы и стал снимать кино, то снимал его для таких же людей, разница была лишь в том, что мне не нужно было прикасаться к их коже и вдыхать их испарения. Им было скучно строить пирамиды из скользких тел или напиваться в швейцарских отелях, им хотелось чего-нибудь особенного, и это особенное они показывали друзьям, как показывают коллекцию аравийской эротики на рисовой бумаге.

Удивительно, что все люди произошли из одного космического клейстера, особенно мы с Кайрисом. Звал себя бичулисом и ревновал ко всему, что у меня было, хотя у меня ничего не было. Меня из училища погнали, как приблудного пса, а его приняли в университет, общагу дали, стипендию, но ему все было мало. Красивая морда, высокий рост, язык, подвешенный, будто медный колокол, а все было мало. Вернувшись из Тарту, он принялся хвастаться, что женился там на огромной эстонке, у которой отец владеет половиной города. Потом напился и рассказал мне о своей тайной связи с сестрой матери – красавицей, похожей на Грету Гарбо. Но когда эта сестра приехала наконец, то смотреть там было не на что, обычная русская баба, увешанная стеклянными бусами.

Одна вещь у него была настоящей – умение складывать слова, вот что заставляло тлеть мою зависть, но это ему и в голову не приходило. Он подхватывал слова с привычной ловкостью, так уборщик в парке подхватывает бумажки от конфет острием специальной палки, чтобы не нагибаться.

Вот бы сделать его сценаристом, думал я, приехав к нему в лиссабонские хоромы, вдвоем мы замутили бы охренительное кино. Потом я отогнал эту мысль, потому что с Кайрисом все пошло не так. А теперь эта мысль вернулась и отлично сработает.