Царь велел тебя повесить

Двадцать третье марта. Вильнюс.

Зое, привет тебе. Надеюсь, лекарства помогают и ты не слишком мучаешься. В больнице, где я раньше работала, пациентам с твоим диагнозом кололи всякую дешевку и они страдали от болей, так что ты посмотри, что тебе колют, и напиши мне. Если колют ерунду, я тебе так прямо и скажу. Тогда надо будет купить за свои деньги и дать в руки приходящей медсестре. Я вернулась в столицу, жить на хуторе стало совсем плохо, из-за новых правил никто не работает, получают деньги за то, что не пашут и не сеют, вот вся округа и спилась от безделья. Так что хутор пустует, за ним смотрит пан Визгирда, он жив, только попивает крепко. Надеюсь, у тебя все хорошо в твоем замечательном доме, в который ты нас с доктором ни разу не пригласила. А ведь я тебе сводная сестра. Зато Константинас, которого ты так долго ждешь, к тебе и носа не кажет. Болтается невесть где, Бог его накажет, помяни мое слово. Как он кричал на мать, когда я только слово поперек говорила. Он всегда был бесстыжей польской косточкой, так похож на своего отца, что я радуюсь тому, что не вижу его теперь, когда ему столько же лет, сколько было Франтишеку, этой курве, который даже не слышал о его рождении. Никто ведь не знал, где его искать, моего женишка. Я вылепила этого отца из прошлогоднего снега, надела на голову ведро и воткнула морковку. Не говори этого Костасу, если успеешь его увидеть. Хотя не думаю, что он появится у твоей постели, он боится чужих болезней, всегда боялся. И братьев у него никаких нет. Те парни, что ходили с ним гулять, – санитары из отделения хирургии, я нанимала их за бутылку по воскресеньям. Трудно было объяснить мальчишке, куда они подевались, когда им надоело, ведь заменить их другими было невозможно. Что ж, я пожелала бы тебе поправиться, если бы не была медицинским работником и не знала, что это пустые слова. Прощай, милая. Твоя сестра Юдита.

Костас

Сегодня я проснулся в палате под мертвой балериной. Ее увядшие ноги свисали из-под грязной юбки, голова склонилась на плечо, а там, где ноги соединялись, слабо светилась электрическая лампочка. Не думай, что я сошел с ума, просто в тюремном изоляторе ремонт, все лампы обмотали марлей, рабочие ходят по коридору с ведерками и распространяют запах свободы.

У Лютаса были Галапагосы, а у меня Исабель. Я обещал себе, что выберусь туда до того, как мне исполнится сорок. Когда я работал у Душана, мне казалось, что это время сильно приблизилось. Однажды я прикрепил к стене лист картона и стал рисовать свой будущий дом на острове цветными мелками. Когда я показал его своей подружке-индианке, она помотала головой: рыбаки будут над тобой смеяться, в Пуэрто-Вильямиль живут одни рыбаки! И еще смотритель маяка, сумасшедший старый козел.

– Вот, – обрадовался я, – смотритель маяка, это как раз то, что я хотел бы делать всю оставшуюся жизнь! Похлопочи за меня, если это место освободится.