Царь велел тебя повесить

Патагония – это страна большеногих в переводе с испанского. Испанцы приплыли туда зимой и увидели маленьких людей в сапогах из шкур, сапоги были огромными и не давали маленьким людям утопать в снегу по колено. Когда я снимал ту французскую короткометражку с лилипутами, я все время думал, как выглядели бы эти голые люди в сапогах из лохматой волчьей шкуры. Думаю, гораздо соблазнительней, чем в старинных кружевах, но желание заказчика – закон. Заказчика заводят кринолины и завитые парики. А меня заводит голубая стеклянная крыша и солнце, которое плавится над ней с раннего утра.

Агент по недвижимости сказал мне, что куплю-продажу можно оформить позднее, а ключи он выдаст мне сразу, был бы приличный залог. На фотографии мой будущий дом выглядит маленьким, прижавшим уши зверьком: там всего две комнаты, зато половину крыши можно поднять. Издали она будет выглядеть как парус, надутый ветром.

* * *

Собственно, смысл переписки в том, чтобы человек, которому пишешь, стал осведомленней о ранее неизвестных ему вещах, прочел я у Петрарки, когда искал эпиграф к фильму. Мне нравится, когда после названия в кадре появляется эпиграф. Что-нибудь вроде слов Иоанна Руанского, сказанных в день его казни, помню, что видел это в «Призраке оперы». Правда, потом узнал, что никакого Иоанна не существовало, а слова придумали веселые сценаристы. Кино полно вранья, а театр полон грязи.

«…Разве кто слышал когда от меня жалобные речи об изгнании, болезнях, о разорении родительского дома, о потерянном состоянии, об уроне для имени?»

О разорении дома, вот именно. Будь у меня в Вильнюсе крыша над головой, пусть даже дырявая, как в нашем бараке, я бы и дня не провел на неметчине. Вытащил бы свою дуру из кукольной мастерской, накупил бы ей красных платьев и водил бы гулять по Ужупису. Но я живу на съемных квартирах, в гостиницах и воображаемых домах со стеклянной крышей. Есть люди, за которыми дома ходят гуськом и просятся во владение, словно бабы, чуть не плача. А есть другие люди, им просто не светит, вот и все.

В тот день, когда тракайский купец явился за ключом от нашего дома, мать приехала за деньгами, нарумяненная и настороженная. Отчим послал нас к чертям собачьим, квартира была продана, мебель вывезена, я сидел на подоконнике и смотрел, как люди приходят и уходят, дверь хлопала гулко, будто в школьном актовом зале. Мать в молчании слонялась по комнатам, поглядывая на меня исподлобья, наверное, ждала, что я попрошу свою долю из тех денег, что ей заплатили утром в агентстве. Я взял свой рюкзак и свалил оттуда. Кстати, про Петрарку. В одной старой книжке мне попалось описание его экономки: женщина из камня, которая спит на вязанке хвороста и пьет кислое, как уксус, вино. Вот такая была у меня мать, в точности. Будь у меня такая мать, как у Кайриса, толстая и жадная до любви, мне жилось бы гораздо веселее. И еще веселее, будь у меня такая тетка, как у Кайриса. Способная оставить свою дочь без гроша, чтобы юный любовник мог завладеть особняком на альфамском холме.

Ему всегда везло с женщинами, сукиному сыну. Со всеми, что подворачивались ему под руку. Даже с моими. А он их в грош не ставил, одну бросил подыхать в одиночестве, другую сделал бездомной шлюхой, а третья и вовсе помешалась. Поэтому он там, где он есть, а я здесь, в гостинице, жду заказчицу, пойду с ней ужинать в портовый ресторан, а потом буду драть.

Вселенную можно рассматривать как последствие большого взрыва, то есть наше время, наши причины и следствия берут свое начало в какой-то день и час, полный космической темноты и сполохов. А можно думать иначе: на самом деле нет ни причины, ни следствия, нет связей, соединяющих события, нет ни вины, ни стыда, есть только хаотическое движение листьев, кровяных телец, сухих кленовых семян, радиоволн, ракушек и птичьих перьев. Вот о чем я буду снимать свое кино. На самом деле нет никакого самого дела.

Костас

Первую ночь с Додо я помню смутно: пленка обрывается на том месте, где она схватила теткины цитрины, надела их и села ко мне на колени. Потом я проснулся оттого, что у меня затекла рука, и увидел перед своим носом красивый сосок, похожий на крупную морошку. Самсон нашел пчел в скелете льва, которого он убил, а я нашел целый улей в теле случайной девки, которую привел домой в состоянии измененного сознания.

Раньше я думал, что понимаю в женщинах не хуже других, но женщины перестали быть для меня тем, чем они были, в тот день, когда я ушел из дома на улице Пилес, оставив записку, приколотую штопальной иглой к занавеске. Я ушел из дома Габии, что-то щелкнуло в небесном механизме, отвечающем за породу слетающихся ко мне птиц, и с тех пор в силки попадались только две разновидности: славка-завирушка или бледная бормотушка.

Зато я любил свой дом, как любят женщину, с самой первой минуты. Я хотел его иметь, овладевать им, давать ему кусать меня, наваливаться на него всем телом и таскать за волосы. Я и теперь его люблю, хотя знаю, что потерял. Единственное, что я мог с ним сделать, это потерять. Разве это не доказывает, что мой дом был женщиной?