Царь всех болезней. Биография рака

Вечером 17 мая 1998 года, после того как Сламон доложил потрясенной аудитории результаты исследования 648, компания Genentech устроила грандиозный прием в “Голливуд-террас”, лос-анджелесском ресторане под открытым небом. Вино лилось рекой, беседы текли легко и непринужденно. На днях FDA рассмотрело данные трех клинических исследований “Герцептина”, включая 648-е, и собиралось в кратчайшие сроки одобрить препарат. Это была горькая посмертная победа Марти Нельсон: лекарство, которое могло бы спасти ее, вот-вот станет доступным всем больным – его больше не будут придерживать для испытаний или сострадательного применения.

“Компания, – писал журналист Роберт Базелл, – пригласила всех исследователей наряду с их собственной Нег2-командой. Прибыли и активисты: Мэрилин Макгрегор и Боб Эрвин [муж Марти Нельсон] из Сан-Франциско и Фрэнсис Виско из Национальной коалиции по борьбе с раком молочной железы”. Вечер был приятным, ясным и очень эффектным. “Теплое оранжевое свечение закатного солнца над долиной Сан-Фернандо задавало тон торжеству. Каждый на этой вечеринке отмечал колоссальный успех. Женские жизни будут спасены и громадные состояния сколочены”.

И все же на торжестве кого-то явно не хватало. Деннис Сламон провел весь вечер с коллегами по Обществу клинической онкологии, планируя новые испытания “Герцептина”, прыгнул в свой старенький “ниссан” и укатил домой.

Миля за четыре минуты

Нетоксичное лечебное вещество все еще не открыли, но о нем все еще мечтают.

Джеймс Ф. Холланд[953]

И почему это, спрашивается, приток новых чудо-лекарств так чудовищно запаздывает, в то время как биология стремительно движется вперед?

<…> Какая-то подозрительная асимметрия между молекулярной биологией и, скажем, лечением рака легких.

Льюис Томас. “Жизни клетки”, 1978[954]

Летом 1990 года, когда “Герцептин” вступал в серию клинических исследований, еще одно лекарство, нацеленное на конкретный онкоген, начало прокладывать свой длинный путь к клиникам. Создание именно этого лекарства – от рака к онкогену, от онкогена к таргетной терапии, преуспевшей в клинических исследованиях, – ярче разработки “Герцептина” и тем более других препаратов ознаменовало наступление новой эры в онкологии. Впрочем, чтобы войти в новую эру, онкобиологам предстояло вернуться к старым наблюдениям – к той своеобразной болезни, которую Беннетт назвал нагноением крови, Вирхов в 1847-м переименовал в weifies Blut, а позднейшие исследователи – в хронический миелоидный лейкоз (ХМЛ).

Больше века вирховское “белокровие” не покидало периферии онкологии, но в 1973 году неожиданно переместилось прямо в центр. Изучая клетки хронического миелоидного лейкоза, Джанет Роули выявила общее для них уникальное хромосомное нарушение – аномальную, названную филадельфийской, хромосому. Это дитя транслокации объединяло в себе “обезглавленную” 22-ю и фрагмент 9-й хромосомы с образованием нового, гибридного гена. Работа Роули намекала на то, что клетки ХМЛ содержат вполне определенную, уникальную генную аномалию – вероятно, первый оказавшийся в руках ученых человеческий онкоген[955].

Наблюдения Роули положили начало долгой охоте за таинственным химерным геном. Его идентичность устанавливали шаг за шагом целых 10 лет[956]. В 1982 году команда голландских исследователей в Амстердаме выделила на 9-й хромосоме ген, который назвали ABL[957]. В 1984-м, работая с американскими коллегами в Мэриленде, та же группа обнаружила партнера ABL на 22-й хромосоме – ген BCR. Онкоген, образующийся при слиянии этих двух генов в клетках ХМЛ, получил название BCR-ABL. В 1987 году лаборатория Дэвида Балтимора в Бостоне “сконструировала” мышей, содержащих в клетках крови активированный онкоген BCR-ABL[958]. У таких животных развивался смертельный, убивающий селезенку лейкоз, который Беннетт наблюдал у шотландского кровельщика, а Вирхов – у немецкой поварихи больше века назад. Эти данные доказывали, что химера BCR-ABL вызывает патологическое деление клеток при ХМЛ.