Царь всех болезней. Биография рака

До 2000 года, принимая пациентов с хроническим миелобластным лейкозом, мы говорили им, что их болезнь смертельна, прогноз неблагоприятен и медианная выживаемость составляет от трех до шести лет. Первой линией терапии была аллогенная трансплантация, <…> второй не было вовсе. <…> Сегодня, встретив пациентов с ХМЛ, я сообщаю, что у них вялотекущий лейкоз с отличным прогнозом, что проживут они, скорее всего, отпущенный им срок активной жизни целиком, если будут принимать «Гливек» до конца их дней[974].

Как справедливо заметило руководство Novartis, ХМЛ нельзя назвать первостепенной угрозой общественному здоровью, но рак – недуг глубоко символичный. Судьбоносные идеи зарождаются на дальних окраинах биологии рака, а затем бьют рикошетом по центральным, более распространенным заболеваниям. Из всех разновидностей опухолей чаще всего новые парадигмы порождает лейкемия. Наша история началась с попыток обуздать этот недуг в клинике Сиднея Фарбера в 1948 году и теперь должна к нему же вернуться. Если рак у нас в крови, о чем напоминал нам Вармус, то было бы вполне уместным, двигаясь все расширяющимися кругами, возвращаться к раку крови вновь и вновь.

Успех лекарства Друкера произвел глубокое впечатление на всю онкологическую отрасль. “В 1950-е, когда я был юнцом в Иллинойсе, – писал Брюс Чебнер в одной из редакторских заметок, – спортивный мир потряс рекорд Роджера Баннистера. <…> 6 мая 1954 года он пробил четырехминутный предел в забегах на милю. Он улучшил мировой рекорд на какие-то секунды, но разом изменил само представление о беге на средние дистанции. В поздние 1950-е и в 1960-е рекорды сыпались, как спелые яблоки. Случится ли то же самое на ниве лечения рака?”[975]

Чебнер удачно выбрал сравнение. Баннистерова миля остается пробным камнем в истории легкой атлетики не потому, что Баннистер установил непобиваемый рекорд – его время уменьшили уже на добрых 15 секунд, – а потому, что поколения спортсменов считали те четыре минуты естественным, физиологическим пределом. Казалось, мышцы уже не могут двигаться быстрее, легкие уже не могут дышать глубже. Баннистер вскрыл мифичность представлений о заложенных природой ограничениях. То, что он обрушил навсегда, – это не рекорд, не предел, а сама идея пределов.

То же произошло и с “Гливеком”. Как выразился Чебнер, “он доказывает принцип, подтверждает состоятельность подхода, <…> демонстрирует саму возможность высокоспецифичной и нетоксичной терапии”[976]. Эта разработка распахнула для клинической онкологии новую дверь. Целенаправленный синтез молекулы, способной убивать злокачественные клетки, предназначенной специфически инактивировать онкобелок, превращал в реальность мечты Эрлиха о “специфическом сродстве”. Таргетная молекулярная терапия рака оказалась возможной, и единственное, что теперь требовалось для удачной охоты, – изучить глубинную биологию злокачественных клеток.

И хочу заметить вот еще что: я называл ХМЛ редким недугом, и до “Гливека” так оно и было. Частота заболеваемости им в США не изменилась: каждый год этот диагноз ставят всего нескольким тысячам человек. Но вот распространенность ХМЛ – общее число людей, живущих с этим диагнозом в какой-то промежуток времени, – с появлением “Гливека” резко возросла. В 2009 году ожидаемая продолжительность жизни больных, принимавших этот препарат, составила в среднем 30 лет после постановки диагноза. Основываясь на этих данных, Кантарджян предсказал, что в следующем десятилетии в Америке будет жить 250 тысяч больных ХМЛ, и все – на таргетной терапии. Лекарство Друкера изменило национальный портрет рака, превратив некогда редкую болезнь в относительно распространенную. (Сам Друкер шутит, что добился цели, строго противоположной той, которую ставит перед собой онкомедицина: его лекарство повысило распространенность рака в мире.) Если в типичную социальную сеть человека входит около 1000 знакомых, то у каждого из нас высоки шансы встретить хотя бы одного больного лейкозом, которому сохранило жизнь прицельное противораковое лекарство.

Гонки Черной Королевы