Царь Живых

Ей всё равно. Всё не важно.

Важно — чтобы жил её сын. Андрюшка. Наречённый.

Звуки так и не появляются. «Подкидыш» ползёт вечность.

Ползёт на север.

У каждого, если вглядеться внимательно, можно обнаружить некую внешнюю черту, не просто отличающую его от других — замечательную.

Вглядитесь. У кого-то это волосы, у кого-то глаза. У кого-то очки в небывало красивой, привезённой из Парижа оправе…

У Коряги, верного ассистента и бессменного исполнителя главных ролей в фильмах Тарантино, такой чертой были руки. Даже не целиком руки — кисти рук. Пальцы…

Они, и кисти, и пальцы, были сильны и довольно велики — но выверенная до долей миллиметра пропорциональность и соразмерность не давали этого заметить. Руки были изящны — и не портили их ни обломанные ногти, ни старые шрамы, ни полувыведенная татуировка с женским именем — просто не могли испортить.

Они были красивы — и отчасти искупали другие черты Коряги, не зря получившего своё прозвище.

Жаль, что в своё время на пути владельца этих рук попался Тарантино, а не какой-нибудь скульптор… Скульптор бы ваял, взяв их за образец, руки скрипача-виртуоза — водящего смычком по струнам, но играющего на человеческих душах, на самом светлом и чистом, что есть в них. Скульптор бы ваял руки нейрохирурга, спокойные и уверенные руки, ведущие скальпелем тончайший разрез, тончайшую нить между жизнью и смертью, не имеющие права дрогнуть и ошибиться руки — и не дрожащие и не ошибающиеся…

Впрочем, скальпель был и так привычным для Коряги орудием.

Тарантино (качество для эстета редкое) был большим поклонником скрупулёзной, детальной точности: снимаешь фильм про жизненный поиск врача-офтальмолога — так и будь добр, используй в качестве реквизита в ударных (точнее — в режущих) сценах не какой-нибудь, а именно глазной скальпель.

Но и более грубые, даже страшноватые на вид орудия не портили впечатления от сжимавших их пальцев и кистей Коряги — и крупные планы этих прекрасных рук за работой эстет Тарантино считал своей творческой находкой…

Сейчас эти руки держат не изящный скальпель, и не грубый топор для разделки туш, и не оснащённый какой-нибудь хитрой насадкой аппарат для обработки костей.

Руки Коряги держат голову.

Его собственную голову.

Безголовое тело стоит на коленях, вытянув руки вперёд и вверх — словно приносит жертву кровавому богу или вручает дар кровавому царю…

Коряга стоит на коленях долго, часа два, но мышцы его, даже мёртвые, продолжают выполнять полученный извне приказ.

Его ещё никто не нашёл, но найти должны скоро.

Дверь студии, никогда не отворявшаяся без сложнейшей системы паролей и условных знаков, — распахнута.

Утреннее солнце палит.

В студии темно, окон нет.

Поток слепящих лучей, как театральный прожектор, выхватывает коленопреклонённую статую. Царь Мёртвых — тоже эстет.

Ваня Сорин был реалистом. А также атеистом, и материалистом, и рационалистом, и… Недостающее добавьте сами — сколько «измов», твёрдо и прочно попирающих землю и не улетающих в астральные выси, вспомните — столько и вписывайте. Не ошибётесь. И даже негаданное обретение дара Ваниных жизненных устоев не поколебало, не содрогнуло, не пошатнуло, не накренило, не опрокинуло и не разнесло в куски направленным взрывом.

Ну — дар. Ну и что?

Читал Ваня в далёком детстве книжечку про страну слепых. Они, бедняги, изолированно от прочего мира прожили пару-тройку веков в затерянной у чёрта на куличках горной долине — и были поголовно незрячи с рождения. Почему, Ваня не помнил — не то там климат был не того, не то вода плохая… Вопрос: чем могли объявить тамошние властители дум циркулирующие в долине смутные слухи о возможности оптического познания мира? Ответ: мракобесными выдумками, околонаучными спекуляциями, ловкими шарлатанскими фокусами, близорукой доверчивостью отдельно взятых учёных и кознями подкупленных Ватиканом сектантов. А также тлетворным влиянием Кашпировского.

Могли объявить — и объявили. Но, что характерно, вполне материалистических законов оптики вся эта риторика не поколебала, и не содрогн… (см. выше).

Лучи света как раньше преломлялись, так и теперь рассеиваются.

То же и с даром — и никаких шарлатанских козней. Явление пока не объяснённое, хотя в принципе и в перспективе — наверняка объяснимое. Тем более что час назад Ваня научился дар отключать.

Ваня был реалистом.

Но, возвращаясь домой и даже подходя к дому, про свой дар он не думал.

И про его использование в практических целях — не думал.

Ваня думал про Адель.

Будем реалистами и мы. Ведь сколько ни пиши слово Любовь с большой буквы, но… От размера буквы суть не меняется, буква — это так, две чёрточки[6]…

В общем, Ваня следовал маршрутом «стадион «Луч» — собственная квартира» вполне приземлённо, сначала на такси, потом пешком вдоль своего бесконечно длинного, напоминающего коленвал дома. Ногами шёл, а не парил на любовных крылышках в эмпиреях. И слово «Любовь» даже в мыслях не упоминал — ни с большой буквы, ни с маленькой.

После Тамарки он с этим словом стал ещё осторожнее.