Царская дочь

Зиссель ежилась под взглядами плетельщика и его жены. Почему они так на нее пялятся? Вряд ли соседи замышляют плохое, но все же неприятно. С Иавином жена плетельщика обращается хорошо, так что дело не в этом. Его вдоволь кормят, плетельщик с ним терпелив, семь шкур спустить не норовит и таскать слишком тяжелые связки тростника не принуждает.

Днем Зиссель видела Иавина на дворе мастерской. Он подмигивал ей или махал рукой. Иногда у него выдавалось немного времени присесть с ней и поговорить на языке жестов. Такие разговоры одновременно занимали и злили плетельщика с женой. Трудно поверить, что можно общаться, мельтеша руками, но вот же, это происходит прямо на глазах! Они не понимали, что так доверительно обсуждают эти двое, и это возмущало их до глубины души.

Кроме Каменотеса, Лидии и Иавина мало кто знал, что Зиссель слышит. Для всех она была немой, и большинство не сомневалось, что все дело в ее глухоте.

Лидия беседовала с женой плетельщика, но Зиссель не прислушивалась к их разговору. Она заметила, как белая цапля, уже несколько дней сидевшая на крыше их дома, широко раскинула крылья и взлетела. Тень ее накрыла Зиссель, но тут птица описала в воздухе дугу и направилась в сторону водопадов.

Зиссель взглянула на Лидию, но та, кивая, внимательно слушала соседку и не заметила ее взгляда. Тогда девочка вышла со двора, обогнула кактусы и кусты ежевики и со всех ног кинулась домой. Перешагнув через порог, она постояла миг-другой, чтобы глаза привыкли к полутьме, и увидела, что Каменотес – странное дело – лежит на постели Иавина, да еще и как-то неловко.

Зиссель опустилась на колени рядом с лежанкой и, помедлив пару секунд, взяла старика за плечо и осторожно развернула к себе.

Лидия и жена плетельщика встревоженно вздрогнули, когда из дома Лидии донеслись какие-то глухие удары. Один миг – и Лидия поняла: это Зиссель стучит по кувшину. Она зовет ее, Лидию.

Она умолкла на полуслове и ринулась домой.

Иавин с плетельщиком циновок бросили работу и проводили Лидию удивленными взглядами.

Удары стихли. И тут же из дома донеслись громкие причитания Лидии. Плетельщик с Иавином переглянулись. Вдруг раздался горестный вопль, сменившийся скорбными стенаниями. Иавин отшвырнул корзину и на глазах у ошарашенной жены плетельщика что есть мочи помчался домой. Ворвавшись в хижину, он увидел, что Зиссель держит Лидию в объятиях, а на его постели, опрокинувшись на спину, лежит Каменотес. Его испещренное морщинами лицо было умиротворенным, глаза закрыты, а старое, исхудалое тело казалось пустым и покинутым.

На следующее утро, которое выдалось промозглым, серым и туманным, пришли мужчины из соседних домов и отнесли Каменотеса на могильный холм. Там его и похоронили: произнесли простую молитву, бросили в могилу горсть ячменя да положили масляную лампу, чтобы та освещала ему путь в царство мертвых. Как предписывал обычай, каждый из мужчин опустил на могилу камень, чтобы надежно ее укрыть. Лидии с Зиссель полагалось сидеть дома и скорбеть там вместе с другими женщинами. Те юркали в дом одна за другой и набились так, что шагу стало негде ступить, а причитания сделались столь громкими, что пасущиеся неподалеку ослы не выдержали и заревели вместе со скорбящими. Берл, не в силах добраться до матери, пришел в расстройство, уселся на пол мастерской между связками ивовых прутьев и разрыдался.

Таким и нашли его плетельщик с Иавином, вернувшись с кургана, и Иавин впервые не испугался Берла, а пожалел его.

Хлынули осенние дожди, от их постоянного шума было не скрыться. Растрескавшаяся за сухое лето земля с бульканьем и клокотом всасывала в себя небесные воды, затягивая по пути веточки, листья, траву. Затем пришли холода, а в январе и снег. Люди оделись потеплее и высыпали на улицу ловить снежные хлопья и дивиться белизне мира.

Через два дня снег растаял, подул сильный ледяной ветер, по серому небу потянулись бесконечные ленты бакланов. Люди задирали головы и, дрожа от холода, провожали черных птиц взглядом.

Живот Лидии еще больше округлился, на лицо легла тень усталости, движения замедлились. Они с Зиссель наткали для малыша пеленок и положили теплую шкуру на дно большой деревянной люльки, которую успел смастерить Каменотес. Берл так и ходил каждый день в давильню, хотя давить уже было нечего. Он помогал чем мог: ухаживал за мулом, грузил кувшины с маслом на спины вьючных животных для отправки в Сион. Дома он, бывало, перебрасывался парой слов с отцом и матерью и улыбался Иавину, который боялся его все меньше и меньше.

Иавин рос. Под блестящей кожей его рук наметились крепкие мускулы, но голос его пока был высок, а длинные ноги – тонки. Он помог Зиссель избавиться от ее постели, чтобы в доме стало попросторней. Зиссель теперь лежала рядом с Лидией, на месте Каменотеса.

По ночам, когда мать спала, Зиссель дотрагивалась до ее живота – легонько, словно крылышком бабочки – и чувствовала, как внутри шевелится ребенок. Ребенок Каменотеса. Ее брат. Или сестра.