Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

Плывет чашечка из-за морья.
Куда приплывет, тут и расцветет.
Кому вынется, тому сбудется,
Не минуется! Слава!

– Как же я забыл?! Тому сбудется, не минуется… Благодарю.

Убежал счастливый. Тотчас и закончил строфу:

В чашу с чистою водой
Клали перстень золотой,
Серьги изумрудны;
Расстилали белый плат
И над чашей пели в лад
Песенки подблюдны.

Ликовал. Как просто! Как удивительно хорошо! По-русски, Господи!

И как же грустно стало. Строил дом ради какой-то новой, своей жизни, ради матушки. А матушка недели в доме не усидела. Умчалась Марию Григорьевну навестить… И пошло: денек-другой в собственных хоромах, неделю-другую у Марии Григорьевны.

Уже и покупатель на дом есть. Вывезет матушка не прижившееся барахлишко в конуру свою – и страница домовладения перевернута. Матушку можно понять. Всю жизнь при Марии Григорьевне. А Марии-то Григорьевне за восемьдесят. Грех ее оставить. Крутой человек, да ведь добрейший.

Отвлекая себя от горестей своих, взял только что вышедшую из печати книжицу Дмитриева «Путешествие N.N. в Париж и Лондон, писанное за три дня до путешествия». Василий Львович Пушкин попал на язычок Ивану Ивановичу.

Друзья! Сестрицы! Я в Париже!
Я начал жить, а не дышать!
Садитесь вы друг к другу ближе
Мой маленький журнал читать;
Я был в Лицее, в Пантеоне,
У Бонапарта на поклоне;
Стоял близехонько к нему,
Не веря счастью моему…

Весело, легко. Не обижая, но весь Василий Львович – вот он.

В каких явлюсь к вам сапогах!
Какие фраки! Панталоны!
Всему новейшие фасоны!
Какой прекрасный выбор книг!..

Читал, улыбался и… – взял свой лист:

Раз в крещенский вечерок
Девушки гадали…

Та же естественность речи, та же безыскусная простота – новая поэзия в самом воздухе России. Должно быть, грядет опрощение жизни сословия, почитающего себя за высшее. Спрятаны в чуланы парики, царь на пирах сидит не за отдельным столом, нет прежних выездов, когда за боярином следовало до тысячи слуг. Царь прогуливается по Петербургу без свиты, пеший, с одним-двумя офицерами. Каждый петербуржец может увидеть гуляющего императора.

Но что есть движитель опрощения? Идеи просветителей, того же Руссо, революция, заставившая признать гражданина ровнею перед Отечеством их сиятельствам и даже Их Величествам? Или же все-таки микроб опрощения, вернее сказать, естественности – в слове? Если мир создан Словом, Слово движет жизнь. Так, может быть, употребление французского тормозит мистическое преобразование жизни в России. Этакая плотина, перегородившая естественное русло.

Василий Андреевич поискал силу, какая могла бы перебороть порок пренебрежения языком своего народа. Такой силы не было. Разве что – поэзия!

Раз в крещенский вечерок
Девушки гадали… —

прочтете, господа, и повторите, и дети ваши прочтут.

Острослов

Весь январь 1809 года для Петербурга был сплошным праздником. Император Александр с небывалой для его двора пышностью принимал королевскую чету поверженной Наполеоном Пруссии. Для короля Фридриха-Вильгельма сей широкий жест России обещал непоколебимое заступничество. Для королевы Луизы визит в Петербург был последнею надеждой разбудить в АлексАндре ответную любовь. Она умирала от любви.

В своих петербургских покоях королева нашла туалетный прибор из червонного золота, дюжину роскошных платьев, каждое – состояние, и корзину с турецкими шалями. Что ни шаль – поэма красок, сказка о чудесах таинственного Востока. От великолепия подарков на Луизу дохнуло холодом недоброго предчувствия. Увы! Увы! Александр на всех балах танцевал с нею, был удивительно ласков и внимателен, да ей-то нужна не слава избранной, а всего лишь одна, тайная, безумная ночь с ним, с белокудрым ангелом! Без этой победы ее красота могла повянуть в считанные дни. А вот разделенная любовь и для Пруссии стала бы полезной. Александр выторговал у чудовища Наполеона двадцать миллионов из ста сорока. Такова была контрибуция. Бонапарт свои аустерлицы оценивал не одною только славой, но и франками.

Прусская королева на петербургских балах блистала подобно Венере – красавице небес, но ведь и Елизавета Алексеевна – императрица России – почиталась первой красавицей Европы. Александр же ночи свои отдал Марии Антоновне Нарышкиной. Нарышкина родила Александру дочь, а ведь его считали бесплодным.