Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

«Мы имеем Академии наук и художеств, почему же не можем иметь Академию для просвещения простолюдинов?» – вопрошал Жуковский, и все свои упования по улучшению качества жизни крестьян и простолюдья связывал с могуществом книги. По этой его вере – книга есть самое надежное оружие для избавления русского народа от рабства.

В проекте Василия Андреевича было шесть пунктов. Первое. «Катехизис морали». Сей «катехизис», адресованный крестьянам и простолюдью, написать следовало доступным языком, все статьи объяснить примерами, взятыми из жизни.

Второе. «Общие понятия о натуре, о главных ее законах, о некоторых явлениях небесных, ибо совершенное невежество в этом отношении бывает причиною многих смешных и даже вредных предрассудков».

Третье. Напечатать «Энциклопедию ремесленников и земледельцев». В этой книге ясно и кратко изложить теорию земледелия и всех ремесел.

Четвертое. «Повести и сказки», которых герои были бы необходимым дополнением к «Катехизису морали».

Пятое. «Общие правила, как сохранить свое здоровье».

Шестое. «Народные стихотворения, в которых воображение поэта украсило бы природу, привлекательную для грубых очей простолюдина».

Жуковский первым в России призвал дворян, сочувствующих народу, идти в народ. Через свой «Вестник Европы» он заранее восхвалял «человека с дарованием, который захочет посвятить несколько лет жизни своей единственно тому, чтоб языком простым и понятным проповедовать счастье в хижинах земледельца, в обителях нищеты и невежества, чтоб разбудить в простых и грубых сердцах благородные чувства».

Василий Андреевич, должно быть, не понимал, что разбуженный крестьянин не песенки птичкам споет, песни крестьяне сочиняли совершеннее, нежели сам Жуковский, не с немецкого, по крайней мере, голоса. Разбуженный крестьянин прежде всего за дубину возьмется ради этого самого благородства. Оно ведь прежде всего предполагает уничтожение выдуманной жизни высшего сословия, уничтожение паразитизма.

Возвращение в журнал Каченовского предполагало для Василия Андреевича перемену жизни. Тянуло в Мишенское, а по полной правде – к Маше. И все, кажется, устраивалось.

Михаил Трофимович принимал на себя издательские и редакторские заботы, а Жуковский обещал поставлять в каждый номер «Вестника» два печатных листа: статей, переводов, поэтических и прозаических, собственных стихов.

Каченовский статей не больно-то и хотел. В статьях – «незрелости». Иное дело стихи. Россия жаждала пленительных стихов Жуковского.

Дом в Белёве, построенный с такою любовью и надеждой, матушка продала. На пиры весны Василий Андреевич в Мишенское ехал.

Природа и впрямь пиры задавала. Над необъятной зеленой равниной в бездны неба летели из березовой рощи, из белопенных яблоневых садов, а сады на белёвской земле верстами, – соловьиные безумства.

Птаха ранняя – стоял Василий Андреевич в сем невидимом храме, где стены – трели, а купол – восторг души, и слезами умывался. Боже мой! Как хорошо!

Весь вчерашний вечер он провел с матушкой Елизаветой Дементьевной да с Марией Григорьевной. Мария Григорьевна была много старше матушки, а Елизавета Дементьевна старела вместе с нею, как согласно стареют старые деревья.

Барыне «бабушке» восемьдесят один, но глаза у нее молодые, и голос молодой. Ей интересно, что говорят об АлексАндре Павловиче и что там в мире, чем люди нынешние живы.

– Бабушка, чем всегда жили, тем и нынче живут, – улыбался Василий Андреевич. – Государь всех женщин в себя влюбил. Сказывают, когда был в Берлине, местные дамы придумали украшать себя александровскими букетами. Каждый цветок такого букета начинался буквой, пригодной для составления имени. Анемон, лилия и так далее. Главная дворцовая нынешняя новость: о ее высочестве Екатерине Павловне. Она слывет за умнейшую из детей Павла Петровича и Марии Федоровны. Вот ее-то руки и попросил гроза Наполеон. А Мария Федоровна шиш ему показала: выдала дочь чуть ли не в одночасье за прыщавого заику герцога Ольденбургского. Жил при русском дворе приживалой, а ныне государственный человек, генерал-губернатор Твери.

– Ты, Васенька, что-нибудь веселое расскажи! – попросила матушка Елизавета Дементьевна: не любила, когда сын о царях заводил разговоры.

– Все согласны, что нынче самый большой весельчак Дмитрий Михайлович Кологривов. Нарядится старухой чухонкой и выходит улицу мести. Увидит знакомого, так и кинется денег просить. Не дают – ругается по-чухонски, метлой замахивается. Благородный человек разгневается не на шутку, а перед ним уж не чухонка – Кологривов. В Казанском соборе милостыню ходил просить. Опять-таки баба бабой. И подавали. Одного приятеля из прижимистых на весь собор застыдил: «Что ж так мало-то? Меньше лепты!»