Царская карусель. Война с Кутузовым

– Придут, так и узнаете! – Лицо молодки перекосило злобою, и она всадила вдруг серп в живот несчастного.

– Сука проклятая! – закричали казаки.

Но бабы, щетинясь косами и серпами, заслонили молодку.

– Матушку у нее из ружья порешили.

Показали на лежащую в траве убитую богатыршу:

– Евдокиюшка-душа! Если б не она, не отбились.

Василию горячие сумерки кинулись в голову, пустил коня прочь.

– Поделом лягушатникам! С бабами не сладили! – крутил огромной своей башкой Харлампий.

– А ты бы сладил? – спросил его Парпара.

– Медведицы!

– Чего же им не быть медведицами-то? В лесу, чай, детишки у них.

Василий на три дня разговаривать разучился. Поглядела на него война. Уж так поглядела. Во всю жизнь не забыть.

Часть третья Бородино

Старший младший

Палатка стояла превосходно: на пригорке, но за стеной рябин и терновника.

Земля песчаная, сухая, прогретая солнцем, поросшая низкорослым хвощом с разводами темно-коричневых умерших лишайников.

– Что за косоглазие?! – Перовский 2-й не только кричал, но и матерился. Уже и кулак наготове.

– Василий, побойся Бога! – Перовский 1-й взял брата за руку.

– Так ведь косо! Косо!

– Уклон еле различимый.

– Спать головой вниз – себе дороже. В бою придется быть с утра до вечера, а то и двое-трое суток кряду. – И снова гневные взоры, матерные слова.

Палатка была перенесена на сажень в сторону. Гнев испарился, и душу обдало стыдом. Василий видел, как огорчен, как напуган Лев. Вспышка дикой грубости перед неотвратимым сражением – грех. В такой-то день всё мистически значимо и непоправимо.

Устроились за пять минут. Обжились за минуту. Василий, опять-таки изумляя старшего брата, принялся давить угри, глядя в походное зеркальце.

«Господа!! Что же это? Что за бесчувственность? – думал в ужасе Лев, глядя на брата. – А может, таков он, страх?»

– Ты знаешь, кого я встретил? – окликнул 1-го 2-й, занимаясь престранным на войне делом.

Лев лежал на тюфяке, изнывая: нужно как-то перетерпеть выпавшие свободные от службы часы.

О квартирьерах покуда забыли. Дело они свое сделали, поставили полк. Василий сыскал место лазарету.

– Спишь? – спросил Василий, не услыша отклика.

– Кого же ты встретил?

– Мишу Муравьева. Они стоят возле Главной квартиры. – Василий сделал паузу, хохотнул. – В сарае. Но вот что удивительно. Пятый вместе с братьями пережил то же самое, что и мы, когда ехали в армию. Даже худшее: Николай с лошадью чуть под лед не ушел. Александр его спас.

– Мы с тобой от гарема спасались.

– Но ведь тоже проваливались. – Василий налил в ладонь одеколону, умылся. Вдруг обнял Льва, прижался головой к его груди. – Знаешь, что сказал 5-й? Он сам возил приказ в Можайск: Кутузов приказал доставить сюда одиннадцать тысяч пустых подвод.

– Для чего?! – удивился Лев и побледнел. – Понимаю. Раненых вывозить.

– Да уж не убитых! – Василий стянул сапоги, упал на тюфяк и, в который раз изумив Льва, заснул.

«А ведь он матерился скорее всего, смущение подавляя!» – осенило Льва.

Спозаранок из Главной квартиры привезли приказ о производстве прапорщика Перовского 2-го в подпоручики.

Младший, никак того не желая, обошел в чинах старшего брата. Василия наградили за дело под Могилевым. За отбитые у французов пушки.

Лицо у спящего Василия было нежное, детское.

– Господи! – все свои невыговоренные, запретно не выговоренные чаянья вложил 1-й в «Господи» и заснул.

А Василий пробудился. Не понимая, какой теперь час, день и где это он.

Синица роняла с рябины тоненькие свисты. Синица птаха веселая, но зимняя. От ее свистов – сквозняком по сердцу. Через откинутый полог было видно: грозди уже позолотели, а красными они, должно быть, станут – хотел сказать, себе: «В октябре», а сказал: «Завтра».

Лев спал, положив кулак под голову. Василий глянул на его мундир, глянул на свой. Чиновное нежданное старшинство перед братом переживал, как неприятность. Привык: брат больше знает, больше умеет, главное, на глупости его не тянет.

Василий, подхватя мундир и сапоги, вышел из палатки. Обулся, оделся.

Что-то было не так. Мундир сидел ладно, пуговицы застегнуты, фуражка надета без фокусов. На руки посмотрел. Руки зябли.

День Грузинской иконы Божией Матери. Солнце с утра сияет, а земля уже не живая, вернее, уставшая жить. До ночи еще далеко: позавидовал брату – спит себе.

Лицом на восток, подальше от глаз, среди кустарника молился казак Игнат Пушечник. Василий расслышал: «Величаем Тя, Пренепорочная Мати Христа Бога нашего и всеславное славим Успение Твое». Проходя по лагерю, спросил Харлампия:

– Какой нынче день?

– Завтра отдание праздника Успения. Сегодня, стало быть, двадцать второе, ваше благородие.

Харлампию всё нипочем: уплетает калачи. Калачи отменные, пекари московские прислали.

А вот Силуян Парпара чистую рубаху достал. Поглядел – и в сумку. Есть еще время в пропотелом ходить.

Сивобородый Кормилицын в кругу хохотунов. Про бабские хитрые затеи гуторит. Всем весело, а у Василия по спине волна мурашек прокатила, глаза поднять на хохочущих и то страшно. Многие, многие не увидят, как в этом году раскраснеются рябины.